Когда Грейн вышел из синагоги, солнце уже сияло вовсю, улица была полна людей. Машины собирали мусор из баков, стоявших на порогах домов. На ступеньках сидели пуэрториканцы в пестрых рубахах или полуголые, с лицами, говорящими о войнах, смешении рас, о древнем насилии и горе, которые не исчезают бесследно даже спустя поколения. Почти все женщины были беременны. На телеге, запряженной старой клячей, были навалены подгнившие помидоры, а их продавец орал как безумный. Откуда-то появился полисмен-негр, ловко крутя своим жезлом. На тротуаре рядом с мусорным ящиком лежал пьяный с разбитым заросшим лицом, красным, как от чесотки. Он шлепал губами и пускал слюни. Из его глаз текли слезы страдания человека, полностью утратившего над собой контроль. Казалось, что этот человек горит изнутри от алкоголя и может в любой момент вспыхнуть, как бумажный фонарик. Грейн пошел к Сентрал-Парк-Уэст. Он ощущал некое подобие голода, но решил про себя поститься весь сегодняшний день безо всяких вздохов. Он дошел до того дома, в котором жил, поднялся на лифте. «Что я делаю? — спрашивал он себя. — Они ведь, наверное, еще там…» Но при этом он откуда-то знал, что их там нет. Грейн позвонил.

Никто не откликнулся. Он отпер дверь и позвал:

— Анита!

Грейн был уверен, что никто ему не ответит. Однако он услышал шорох, шаги, и Анита появилась перед ним в халате и шлепанцах. Она выглядела заспанной, бледной, растрепанной. Грейн смотрел на нее как на галлюцинацию, не желающую исчезать.

— Он еще здесь? — спросил Грейн.

— Нет, — ответила Анита так спокойно, как будто привести мужчину на ночь в родительский дом было самым обычным и принятым делом.

Грейн помолчал.

— Я теперь буду здесь. Раз у тебя есть где-то комната, больше не приходи сюда.

— Нет.

И Анита вернулась в спальню.

То, что он, Грейн, сейчас делал, было не в его характере, и он знал это. Он смирился, им овладело чувство покорности, которого у него никогда прежде не бывало. Он больше не был Герцем Грейном. Он был надломленным евреем, грешным и смущенным. Он вошел в свою комнату и уселся на стол. Во время молитвы, после молитвы, по дороге сюда он принял решение: вернуться к Лее. У Эстер есть муж. Анна молода и энергична. Если кто-то нуждается в нем, то это Лея. Ему вообще не надо было от нее уходить. Все кары обрушились на него из-за того, что он натворил. Он отдавал себе отчет в том, что делает. Лея измучена, больна, озлоблена. В ней нет ни малейшей искры сексуального влечения. Он как будто сам приговорил себя к жизни без любви, но все страшные события, которые произошли после того, как он ушел от Леи, ясно показали ему, что следует сделать. У него было только два пути: один — к пропасти убийства, разврата, лжи, а другой — к аскетизму. Среднего пути не существовало.

Он всегда это знал, но в это утро ему все стало особенно ясно. Он, Грейн, фактически убил человека. В сугубо моральном смысле он убийца. Станислав Лурье был бы сейчас жив, если бы Грейн не отправился той ночью в гостиницу с Анной. Может быть, и Лея не лежала бы сейчас в больнице с раковой опухолью. Может быть, даже Анита не ушла бы из дома и не погрузилась в эту грязь. На протяжение месяцев он сеет вокруг себя смерть, страдания, болезни, нечистоту. Он убийца, убийца! Герц Грейн, который всегда испытывал отвращение к убийству и ненависть к убийцам, сам стал убийцей. Он сам отправил человека в могилу. Сколько бы он ни раскаивался, сколько бы себя ни терзал, он не может исправить то, что сам испортил. Он подобен Каину, убившему брата своего Авеля. Грейн был воспитан на религиозных еврейских книгах и знает, что значит быть пролившим кровь. [307] Что, например, думают о нем высшие силы? Если душа Станислава Лурье пребывает где-то в горних сферах, она знает и помнит, кто изгнал ее из тела. Поэтому никто не знает, какие кары еще обрушатся на него…

Он знал, что Анна сейчас звонит ему и удивляется, что его нет дома. Она, конечно, подозревает, что он отправился к Эстер. Даже его покаяние должно обязательно кому-нибудь принести огорчение. Но Анна не умрет и не заболеет раком. Он все объяснит ей в письме. Кто знает? Может быть, она поймет положение, в котором он оказался? Может быть, освобождение от него даже принесет ей облегчение. Их совместная жизнь не была тем, на что она надеялась… За всеми этими играми в любовь и ласками скрывалось разочарование. Он будет в течение этого года оплачивать ее квартиру. Возьмет на себя все расходы…

Он взглянул на религиозные книги, стоявшие в его книжном шкафу, и встал, чтобы взять одну из них. Это была книга «Месилат Ешарим». [308] В конце книги было напечатано письмо Виленского гаона [309] к семье перед его отъездом в Эрец-Исраэль. Грейн начал медленно читать.

Грейн читал, и слова казались ему странно близкими. Это было так, будто он слушал речи своего отца. Он даже видел образ своего отца. С этих пожелтевших страниц с ним говорила вечная истина. Письмо было полно наставлениями, как надо воспитывать детей, как указывать им правильный путь. Но что делал он, Грейн? Он оставил воспитание детей на произвол судьбы, он показывал им пример лени, эгоизма, распущенности. Почему Анита должна быть лучше него? Она никогда не читала никаких нравоучительных книг. Она никогда не слышала нравоучительного слова от него, своего отца. В книгах, которые она читала, в театрах, в которые она ходила, герои всегда были убийцами и прелюбодеями. Какое право имеет Грейн чего-то от нее требовать? Все это его вина. Это он оторвался от своих корней. Это он подтолкнул своих собственных детей к вероотступничеству…

Стук в дверь. Вошла Анита:

— Отец, я должна тебе объяснить.

— Что ты можешь тут объяснить?

— Отец, я его люблю. Мы хотим пожениться.

Какое-то время Грейн молчал. Ему показалось, что дочь смотрит на него по-другому, не так, как до сих пор, а с большим уважением и с большей близостью, как будто благодаря какому-то потаенному чутью она осознавала, что с ним происходит.

— Кто он? — спросил Грейн.

— Он интересный человек, но ты, естественно, будешь против.