— Кто он? Еврей?

— Нет, христианин.

— Ого.

— Он фактически и не христианин. Он вольнодумец.

— Что, коммунист?

— Прогрессивный человек.

— А ты знаешь, что эти «прогрессивные» погубили в России двадцать миллионов невинных людей? Ты знаешь о том, что они держат миллионы людей в рабских лагерях?

— Это всё выдумки. Это всё наветы, распространяемые капиталистической прессой.

— Дура. Я разговаривал с людьми, которые сами сидели в этих лагерях. С ними там обращались точно так же, как нацисты обращались с евреями.

— Они лгут.

— Ты действительно веришь, что Каменев, Бухарин, Зиновьев были шпионами?

— Они наверняка были предателями.

— Ну, тогда я ничего не могу поделать.

— Ты ничего не должен делать. Я просто не хочу, чтобы ты думал, будто для меня любовь — это просто игра.

— Я не говорю о тебе, но для этих типов человеческая жизнь — игрушка. Я не могу тебе описать, какие злодеяния они совершили за последние тридцать лет.

— Невозможно совершить революцию в шелковых перчатках.

— Как бы тебе понравилось, если бы тебя отправили на золотые прииски куда-нибудь в Северную Сибирь или ни за что ни про что посадили в тюрьму и продержали там десять лет?

— Я не враг рабочего класса.

— Какое ты вообще имеешь отношение к рабочему классу? Ты в своей жизни еще никогда не работала. Ты даже не хочешь убираться в своей собственной комнате…

Анита постояла еще какое-то время молча. Потом вышла и медленно закрыла за собой дверь. Грейн закрыл глаза. «И эта тоже красная! — подумал он. — Когда это случилось? Да ладно, все равно. Они, скорее всего, абсолютно равнодушны к чужим страданиям. Им нравится злодейство… Даже капиталистическая система все время стимулирует коммунизм. Они вроде борются против него, но где-то в глубине души им нравится злодейство. Они и укреплению Гитлера тоже способствовали. Им нужен только повод, отговорка… Они — как те охотники, которые сначала подкармливают диких животных, а потом стреляют в них. Главное, чтобы лилась кровь… Вот и я, сын переписчика священных текстов реб Янкева, тоже оказался в их компании. Я сам стал убийцей и воспитал убийц. Дай Джеку или Аните власть, и они будут ставить людей к стенке не хуже, чем московский НКВД. Для их дедов все они были бы людьми одного сорта: нечестивцами…»

На Грейна вдруг обрушилось глубокое потрясение. «Как я до сих пор всего этого не замечал? Что я думал с самого начала? Надеялся ли я, что с моими детьми произойдет какое-то чудо? Нет. Я сам потихоньку, подсознательно способствовал тому, чтобы все было таким, как оно есть. Я делал это преднамеренно, преднамеренно. Я прелюбодействовал и убивал, и я воспитал прелюбодеев и убийц. Такова голая правда. При этом я дал своим деяниям красивое название: скептицизм.»

В субботу в бунгало Бориса Маковера пришли три гостя. Все трое должны были снять для себя номера в гостинице и приходить к нему только на праздничные трапезы. Первым появился доктор Соломон Марголин. Потом позвонила Анна и сказала, что она тоже приедет на субботу. Потом позвонил Герман, сын брата Бориса Маковера. Приезду доктора Марголина и своей дочери Борис Маковер не удивился, но то, что Герман, этот коммунист, захотел вдруг приехать в Эсбури-парк на субботу, показалось ему несколько необычным делом. Герман обычно избегал застолий у Бориса Маковера. Племянника приходилось приглашать по десять раз, прежде чем он приходил один раз. На этот раз Борис Маковер даже не написал открытки Герману, и тот не должен был знать его адрес. Скорее всего, он получил его от Анны. Поэтому Борис Маковер удивился желанию племянника навестить его. «Кто знает? — думал он. — Может быть, Герман узнал, что его дядя болен и уже готовит большой кошелек для наследства? Очень мило, что эти типы, борющиеся против капитализма и постоянно говорящие только о труде, гоняются за деньгами и терпеть не могут работать.»

Однако если кто-то хочет приехать к нему в гости, он, Борис Маковер, не скажет ему, Боже упаси, нет. Фрида Тамар все приготовила для субботней трапезы. Купила халы, испекла печенье, зажарила несколько кур. В небольшой кухне бунгало было нелегко приготовить что-то изысканное. Фрида Тамар отложила в сторону старинные книги, манускрипты, корректуры, которые должна была просмотреть в ходе подготовки к изданию своей уже набранной в типографии монографии, и целиком отдалась приготовлениям к приему гостей. Женщина ученая, она знала, что таннаи [310] и амораи [311] откладывали изучение Торы и брались за простые работы, чтобы надлежащим образом приготовиться к субботе. Раба [312] опаливал баранью голову, рав Йосеф [313] засаливал карпа. Борис Маковер хотел ей помочь. Фрида Тамар была беременна, но не позволяла мужу ничего делать. Соломон Марголин велел, чтобы у Бориса Маковера был полноценный отдых.

Перед бунгало росло дерево, и Борис Маковер сидел в его тени на раскладном стуле и просматривал святые книги. Ему принесли сюда и еврейские газеты. Только тут Борис Маковер отдал себе отчет, какой хороший совет дал ему Соломон Марголин, или, как он его называл, Шлоймеле. В Нью-Йорке он рухнул бы от жары, от забот, от споров с компаньонами. Здесь же, под сенью дерева, вся эта история с морскими судами не выглядела такой уж трагичной. Он потеряет состояние. Ну и о чем шум? Его отец был всю свою жизнь бедняком, а ему, Борису Маковеру, это не позволительно? Хватит, побыл уже богачом! Кроме того, Анна сотворила настоящее чудо. Она спасла сотни тысяч долларов. Все еще может кончиться хорошо. Борис Маковер прочитал еврейские газеты и велел Фриде Тамар забрать их. Конечно, писатели — знающие люди. Можно даже сказать, что каждый из них, на свой манер, мудрец. Однако все вместе они не говорят по сути ничего. Крутят туда, вертят сюда. Высказывают одно мнение, другое мнение. Один набожен, другой безбожник. Одному подавай только Эрец-Исраэль, другой считает, что и от диаспоры просто так рукой не отмахнешься. Один серьезен, тяжел, запутан и вообще непонятно, чего он хочет. А другой шутит в стиле приблатненного молодчика. Однако конечным результатом всех этих речей всегда оказывается ноль. Можно читать эти газеты сотню лет и не стать ни на волос умнее, лучше. Наглядно видно: эти писатели жаждут только денег, почета, личной выгоды.

Совсем другое дело, когда берешь в руки книгу «Решит хохма». [314] Еще до того, как начинаешь ее по-настоящему читать, едва бросив взгляд на страницу, ощущаешь страх Божий, истину, любовь. Ее автор, рабби Элиягу де Видас, жил сотни лет назад, но ты словно слышишь его сердечный голос. Каждое его слово — это утешение, лекарство. Каждая страница ясно показывает, что он, Борис Маковер, должен и может сделать. Книга «Решит хохма» предназначена именно для него, а не для какого-то анонимного читателя. Именно для него, для Бориса Маковера, сотворены все миры. Именно его добрых деяний ожидают ангелы и серафимы. Именно он может приблизить Избавление или, не дай Бог, отдалить его приход. И еще кое-что: когда он умрет, это событие не станет всего лишь материалом для газетного некролога ценой в несколько долларов. Его ждут в горних мирах, его деяния взвешивают и готовы проявить к нему милосердие, даровав ему после положенного наказания в аду место в раю, открыв ему тайны Торы, введя его в миры и чертоги, недоступные на этом свете… Автор этой книги сам верил в каждое слово, обращенное им к другим людям. Для него каждый еврей был целью Творения…