хранящей декодированья свиток,

но веет смертью из глазниц попыток

прочтения того, что спит во мгле.

Как два конца нельзя соединить

нечеловеческой, холодно-жуткой сути

из двух вселенных, так и наложить

сей град на тот, куда мне не вернуться.

Но странствий звенья не завершены:

во снах моих и наяву мне снится

гостиница, фонарь и пол-луны,

и чья-то, в ночи спящая, столица.

Туда мне суждлено перенестись

поближе к Космосу, поближе к звездам синим,

где есть какой-то невесомый иней,

что может мне еще помочь спастись.

Но что за ним - то скрыто от меня,

хоть судьбы стран я знаю и народов,

и я прошу у света, у природы,

чтоб берегли меня, лелея и храня.

1993, ИЕРУСАЛИМ.

3

Все, что было тобой, достается червям,

достается распаду, зловонному тленью;

и ему предназначен не только ты сам,

но и мысли твои, и твое вдохновенье.

В оболочку судьбы никогда не упасть

воспаленным рассудком, забыв о грядущем.

И, как нищему этого не миновать,

так и тем, что богат, как никто из живущих.

Почему же так давит богач бедняка,

для чего уже продано все, без остатка:

все равно эта спесь, это зло лишь пока,

все равно вам от смерти не скрыться за взяткой...

Если там, за порогом, не воля твоя,

но, как сон, чьи-то тени и буквы мелькают,

так зачем чьи-то жизни, как гвозди вбивать

в то, что там, за порогом, душа не узнает?

Есть волшебная связь расстояний-времен,

есть непознанный смысл между жизнью и смертью;

он сквозит иногда со страниц и знамен,

он звучит иногда в обезглавленном сердце.

Есть два способа жить, есть два способа быть

в этом мире нелепостей: жить без остатка

или злом многокрасочным быть: то есть, жить,

попирая других, выпадая осадком...

Способ жить для тебя выбирает Судьба;

от рождения - быть подлецом иль героем,

но спокойствия в мир не несет их борьба,

хоть и жизни закон постигается с боем.

Как столетья у зданий смывают с лица

их глаза ( только остов стоит безучастно ),

так смывает тебя, обнажая Творца,

что стоит за тобой, но тебе не подвластный...

НОЯБРЬ, 1994, ИЕРУСАЛИМ - ЯНВАРЬ, 1995, МОНРЕАЛЬ.

ЕЩЕ НОЧЬ

Невидимая, скрытая мягкими изгибами ткани, темнотой очертаний, сливающаяся с фоном (действительно ли она существует? ).

Грузная и неподвижная, со спицами в угадываемых руках, она застыла глыбой в окне печали.

Позолоченные спицы отдельно от рук вяжут незримую связь обреченных на то же инстинктов.

Капли распада в глазах блестят слезами на черных веках.

И румяна слов крысиным пометом - отметины на ее лице.

А, если нет у нее лица, - истлевшие травы пучками сплетений, веками наметят контуры ее форм;

и только блеск спиц среди неподвижной черноты вуалей выдает движение нереальной жизни на игрушечных склонах гор с игрушечным серпантином.

Сентябрь, 1986. БОБРУЙСК.

ПРЕДМЕСТЬЕ

С Елисейских полей уезжая, спустившись под землю,

этот импульс кровавый под веки набухшие глаз

уходил, исчезая, но свет не стирая с подушек,

уходил, оставляя все то же в привычном строю.

" Так не может быть, так не бывает! "

– Но двоичность стоит очевидностью старых домов.

Блеск асфальта намокшего тускло ее отражает

под лучем пустоты обнаженного неба высот.

И зажат в кулаке тихий вскрик беззащитных предместий

за окном пусть чужим, но знакомым по тысячам снов,

и предчувствие - импульс, как жилка, пульсирует кровью

и реальностью смерти - как небо пульсирует днем.

ФЕВРАЛЬ, 1989. ПАРИЖ

COPYRIGHTS BY LEV GUNIN АВТОРСКИЕ ПРАВА ОСТАЮТСЯ ЗА ЛЬВОМ ГУНИНЫМ

ЭСТАМПЫ

ЛЕВ ГУНИН

Подражание Моисею Аксельроду

1

Оплыло сердце, как свеча под утро.

Из-под ребра не вылущены тени

страстей-стилетов. Радостно кому-то,

что в душах отпечатаны колени.

Да, мой палач: колено - это горло

терпения, что так неумолимо,