«Карнавальная ночь» вылетела за пределы страны и начала свое праздничное шествие по экранам мира. И вот со всех концов Земли пошли письма: пестрые, разноцветные конверты из Японии, Индии, Австралии, Чехословакии. Из африканских стран…

Иногда в письмах попадались вкладыши — небольшие проспекты нашей картины, сделанные уже там, «у них». Боже мой, вот бы эти проспекты да принести на студийный худсовет! Что там моя жалкая челка и бледный кусок ноги! «Мамыньки родные! Раздели нашу дочурку, Лель, як липку ободрали!» Все мои платья на рекламах были фасона той страны, из которой пришла реклама. Если реклама с Востока, то на голове и на шее у меня были венки из разноцветных заморских растений и почему-то розовых листьев. А если из Европы, то обязательно с оголенной спиной или декольте. И моя нога обязательно выглядывала из разреза и была той формы, которая нравилась местному художнику. Только при богатой фантазии можно было допустить, будто изображение на рекламе имеет какое-либо отношение ко мне. На одном плакате вся моя фигура была к зрителю спиной, а лицо смотрело строго анфас. Я чуть шею не свернула, все репетировала перед зеркалом — нет, не доворачивалась моя головушка. В моей комнате, в Харькове, папа устроил стенд этих реклам: «Хай усе люди видять! Целый канастас со своей дочурки сделав!» А однажды пришло огромное диковинное письмо, с каким-то приторным запахом, от заморского принца, владельца острова. К письму прилагался русский перевод, где между строк можно было понять следующее: принц видел меня в кино, я ему понравилась, родителям его — тоже. Всей семьей они мне делают предложение посетить их остров. Просьба ответить, когда я могла бы приехать. В письмо вложено несколько фотографий. Принц — с черными курчавыми длинными волосами, в блестящих одеждах. На голове у него сверкающий шлем с торчащими высокими перьями. Фотографии родителей в белых одеждах, сидящих на фоне ажурной беседки. И еще несколько фотографий с видами его владений. «Ить ты якой царек приятный! А, Лель? Ну, волос мы ему обрежем. У нас так не пройдеть… Во ето жених! А? Дочурчинка?» — папа схватил фотографии и побежал на работу. Все наши близкие и далекие, новые и старые знакомые рассматривали этого царька, все охали и ахали. Ведь в Харькове в то время не видели ни одного человека с темной кожей. Со своими новостями и историями, письмами и фотографиями папа становился в городе изо дня в день все популярнее и популярнее.

Все новые фильмы в Харькове демонстрировались сначала в парке имени Горького, подальше от центра. Как правило, на первом сеансе даже нового фильма народу было маловато. Но только не на фильме «Девушка с гитарой». Мама рассказывала, что в девять утра зал был битком. Через одного сидели наши знакомые и друзья. Вокруг папы уже собралась компания. И мама с удовольствием отсела подальше. На нее все оглядывались, переводили взгляды на папу и перешептывались: «… на него больше похожа». В фильме «Девушка с гитарой» актер Блинников, исполняющий роль моего отца, то есть роль отца героини, смотрит на свою дочь с нежностью, радуясь ее успеху. На крупном плане актер, обведя глазами зрителей, с гордостью произносит: «Моя дочь». И вдруг на весь кинозал мой папа громко с обидой сказал: «А ты сначала попробуй воспитай. На готовое каждый скажить. Ыть ты якой. Мыя-я до-о-очь…» Зал разразился веселым смехом и одобрительными аплодисментами. «Правильно, Марк Гаврилович!» — поддержали папины дружки. Мама говорила, что от стыда чуть сквозь землю не провалилась. Что делать, папочка мой воспринимал все правильно до определенного момента. Какая же это «его дочь»? Он, Марк Гаврилович, сам и есть отец актрисы. Но мы-то с мамой знали, что это его особенная, личная игра, его вот такая внутренняя эгоцентричность. Как бы там ни было, но папочка не остался в тени. И по всему городу пошла весть, что родители были на сеансе и что роль отца якобы исполнял не актер, а сам «ее» отец. И что мать «ее» сидела в другом конце зала, что «ее» родители вроде как уже разошлись. И еще… Словом, жить «на виду» моим родителям становилось все сложнее.

Но эти радости местного масштаба были опять же из области «маленьких радостей для дома с оркестром». На самом деле ситуация с фильмом «Девушка с гитарой» была не из веселых. Во-первых, картина во многом была вторичной. Та же самодеятельность, тот же директор, только лишенный сатирических красок. Та же героиня, поющая песенки и конфликтующая с директором по пустякам. Изменилось только место действия: Дом культуры в этом фильме заменил музыкальный магазин. Очевидно, успех «Карнавальной ночи» придал уверенность и смелость работникам рекламы, и вторая комедия щедро рекламировалась еще задолго до выхода на экраны. Картину ждали с нетерпением: «Дайте чуда!» А чуда и не произошло. В чем причина? Это вечная загадка. Почему не получилась картина в целом, если все отдельные составные части были достойными? К большому сожалению, прежняя группа навсегда распалась, и лишь авторы сценария остались прежними. Новый режиссер, оператор, звукооператор. Музыку к фильму писали Аркадий Островский и Юрий Саульский. Каждый из создателей фильма — человек удивительно талантливый, а цельного талантливого произведения не получилось: не было взаимопонимания, взаимодополнения, взаимопроникновения.

Фильм снимался накануне фестиваля молодежи и студентов — летом 1957 года. И в самый разгар съемочного периода пришло пожелание-директива: в канву фильма вплести мотив фестиваля. Пусть самодеятельный коллектив музыкального магазина адресует номера своего концерта этому важному событию. В сценарий, в диалоги немедленно были внесены изменения. И на всем протяжении съемок в картине то и дело что-то исправляли, добавляли, переписывали. Финальный концерт самодеятельности был снят совместно с иностранными коллективами почти документально. Их привозили к нам на съемку буквально на несколько часов. За это время нужно было не только с ними познакомиться, попривыкнуть, но еще выбрать из их программы подходящий номер и как-то меня в нем задействовать. А значит, мне все это приходилось осваивать немедленно. Нет, нет времени учить — бери нахально, с ходу, «дуй свое» — вот уж где я вспоминала папу добрым словом. Далее, надо быстро в тонателье записать фонограмму этого номера. Опять же скоренько перебежать в павильон. Отрепетировать номер и снять, желательно, с одного раза! За те две фестивальные недели кого мы только не встречали и не провожали. Перед нами проходил калейдоскоп лиц, национальностей, диковинных мелодий, пестрых одежд и всевозможных языков. После приказа «Мотор!», которому испуганно подчинялись все, наша группа любовалась танцем полуголых черных женщин из Африки. В это время художник по костюмам и администрация жарко спорили, решая вопрос, каким бы образом их «прикрыть». «Нет на них худсовета», — острил кто-то из группы. В конце концов ограничились одними крупными планами — лицами, опустив экзотические движения фигур танцующих. Подпрыгивала я в странном ритме в кругу с жизнерадостными болгарами. Пела вместе с французами и бледными альбиносами из Шотландии. Все было интересно, и все сулило успех. А когда картину смонтировали целиком, она разбилась на две несовместимые части. Поначалу завязывалась какая-то жизнь в музыкальном магазине, образовывался свой микроклимат. И вдруг эта жизнь прерывалась чем-то инородным. Вместо ожидаемого концерта в финале шли вставные номера. Может, не будь всего этого, в результате появилась бы просто милая картина, не претендующая на успех своей предшественницы. Но поди знай, что да кабы.

Была и еще одна причина, по которой фильм «Девушка с гитарой», выйдя на экран, уже заранее большинством зрителей воспринимался негативно, с предубеждением. Для того, чтобы объяснить эту причину, мне придется крепко взять себя в руки и безжалостно по отношению к самой себе сделать экскурс в то время, которое прошло как период «бурной молодой популярности», когда «Девушки с гитарой» еще не было, а «Карнавальная ночь» уже побила все известные рекорды по посещаемости зрителей.

Но прежде вот о каком событии, тоже первом в жизни. Еду я в троллейбусе номер девять, который довозил до ВГИКа. Сидит рядом со мной мужчина и читает газету «Советская культура» Было это через несколько дней после выхода на экраны «Карнавальной ночи». И вдруг — в газете моя фотография с белой муфточкой! Я как икну — воздух попал не в то горло. Все: «Что с вами, девушка?» — «Да ничего, ничего», — говорю. И кашляю, не могу остановиться. А этот дяденька начинает вслух читать статью, очевидно, своим товарищам по работе. Статью, где рассказывается о фильме «Карнавальная ночь». Он произносит мою фамилию. А я на них смотрю во все глаза, давлюсь от кашля, и так хочется сказать им: «Товарищи! Так ведь это я сама!» Оказывается, один товарищ уже видел картину. Тут же включился в разговор и говорил про меня такое… Вот это была реклама! Я заглянула в газету и на всю жизнь запомнила фамилию автора статьи — Шалуновский. Ну, а теперь все по порядку…

Значит, это был именно тот период, когда у меня в Москве было в день по нескольку выступлений. В то время, когда в калейдоскопе навалившихся на меня событий я не успевала ничего сообразить. События действительные и события придуманные смешивались в непрерывном круговороте. И я порой уже не понимала, что же на самом деле произошло со мной, а что нет. Все перед глазами мелькало и пролетало. И я существовала с недоумением, да чего там с недоумением — с полнейшим отсутствием умения, этого бесценного дара, умения жить «на виду», когда необходимы дипломатический расчет, холодный ум и нечто особенное, совсем другое, несовместимое с моим внутренним устройством. При всей ограниченности и провинциальности я чувствовала, что моя натура делает частые перехлесты, неверные шаги, непоправимые ошибки… А как это рассчитать? Как избежать ошибок? К кому обратиться?

Самым сложным было то, что я не понимала: кто же я теперь? Как раньше — студентка? Не получалось. Новые обстоятельства не давали мне счастливой возможности оставаться по-прежнему той безмятежной и радостной. Своей популярностью я всех раздражала, всем мешала. Что же делать? Со стипендии снята. Да и с теперешней жизнью «на виду» не больно разгуляешься на студенческую стипендию. Мои родители, при всей любви ко мне, больше, чем на оплату комнаты, прислать не могли. Эстрадной концертной ставки у меня еще не было. Ведь я же была не актриса, а студентка. А за концерты в Колонном зале я с удивлением получила по нескольку рублей за выступление — это если в сегодняшних рублях, новых рублях. Арифметика простая. Такое бесставочное выступление ровно семь раз помещается в размере гонорара из голубого конверта. Если учесть, что такие бесставочники, как я, оплачиваются месяца через два после выступления, а голубой конверт вручается тут же, после концерта, то меня тогда эти два десятка голубых конвертов здорово поддержали. Эх, если б знать, где упадешь, — подстелил бы. Но жизнь распорядилась жестоко. И не подстелила.

Теперь я очень твердо и крепко знаю, какие концерты законные и какие концерты незаконные. Сейчас, если мне скажут: «Пожалуйста, выступите у нас. Мы вам в голубой конверт положим голубой карбункул». Э, нет… Это тогда, в те времена, девушка из Харькова, на которую свалилась оглушительная популярность, неприспособленная к столичным новшествам, обычаям, правилам и антиправилам, не сумела разобраться во всех запутанных тонкостях. Меня использовали ловкие люди, пугали статьями, приглашали и забывали где-то посередине, переставляя меня, как шахматную фигуру, делавшую погоду в данный момент на шахматной доске сборов и популярности. И по всем законам жизни это должно было рано или поздно кончиться.