Выстрел был такой громкий, такой неожиданный, что Колька слетел с соломы и больно ударился головой. Все стихло, дым выстрела заползал в окно и приятно щекотал нос.

– Чо, батя, попал?

– Вроде, попал.

– А другой?

– Другой удрал, испужался, должно быть.

– А он нас не съест?

– Не. Далеко удрал.

Охотник снова зарядил ружье, зачем-то понюхав пустую гильзу, поднялся и закинул ружье за плечо, снова полез за папиросами. Колька заметил, как у бати трясется рука, как он трудно справляется с папироской и спичками. Спички непослушно выпрыгивали из коробки и растекались по коленям, хотелось помочь бате.

Прибежал, запыхавшись, Никитич:

– Чо, палили-то чо? Понарошку, что ли? Или пришли?

– Пойдем глядеть. – Батя тяжело и глубоко затягивался папиросным дымом. Колька значимо топтался рядом, опасливо поглядывая по сторонам. Вышли из фермы и, обойдя ее кругом, приблизились к распахнутому окну. Батя рассматривал следы, низко склонялся.

– Вот. Здесь стрелял, вот и кровь. – Прошел немного по следу и поднял руку: – Вот он, волчара!

Волк был мертвый. Он лежал на боку и смотрел открытым глазом куда-то в серое, вечернее небо. Охотники, в компании с Никитичем, долго стояли над убитым волком, рассматривали его, трогали носками сапог. Никитич наклонился и потрогал волка за серое, с черной отметиной ухо, легонько потеребил. Колька пригнал подводу. Гнедко храпел, перебирал копытами, не стоял на месте.

Загрузили волка в сани, он оказался неожиданно тяжелым. Никитич для чего-то обмотал ему морду веревкой и крепко завязал.

– Езжайте, пока не стемнело.

Гнедко за всю дорогу ни разу не приостановился, не перешел на шаг. Чувствовалось, что он побаивается уложенной в сани поклажи. Волка отвезли на конюховку, там мужики обдерут. Охотники стали героями.

Уже назавтра о происшествии узнали в райцентре и оттуда, из районной газеты приезжал молоденький корреспондент, смотрел на вздернутую на правила волчью шкуру и хотел сфотографировать Колькиного батю, но тот был пьян и фотографировать пришлось только председателя.

Через три дня Колька с отцом снова приехали в Булдырино. Бабы только махнули рукой, отвечая на вопрос о волках:

– Ой, да конечно ходят. Каждый день. По целому телку съедают. Да и не жалко, дохлятины-то.

Охотники обошли вокруг фермы и убедились, что следов серых разбойников много. Снова заняли место у растворенного окна, на соломе.

Волки снова появились парой, появились на самом изломе сумерек и ночи. Охотник снова волновался, выцеливал то одного, то другого, наконец, выстрелил, да промазал. Сам Прохор и не видел их после выстрела, ослепило вспышкой, но Колька сказал, что удрали оба, «живехонькие и здоровехонькие». Батя за промах огорчился очень, достал из запазухи недопитую бутылку красного вина и здесь же, на соломе и допил. Прямо из горлышка. Колька не ругался, понимал, что человек находится в расстройстве.

Домой приехали уже потемну. Хорошо, что Гнедко и ночью видит дорогу, словно днем, можно и не править, только понукай иногда.

Через несколько дней обидный промах повторился. А волки опять залезли в пригон к овцам, зарезали двух ярок и до смерти напугали Никитича, который кинулся на разбойников с костылем.

Председатель пришел к Прохору, уселся за стол, не раздеваясь, только шапку снял, и долго сидел молча, кусал свои усы. Колька закончил домашнее задание, сложил учебники и тетрадки в портфель и выдал:

– Надо их ядом травить. Я читал.

И председатель, и Колькин батя вытаращили на парня глаза, но продолжали молчать.

Прошло еще несколько дней и председатель снова появился. Он как-то хитро улыбался.

– Вот, мужики. Сегодня правление было, решили вам за убитого волка выписать десять трудодней. Вот. А еще, был в районе и в охотсоюзе получил яд для волков. Под расписку. Так что вы поаккуратнее.

Он достал из кармана газетный сверток, в котором был еще один пакет из плотной, коричневой бумаги. Показывая на пакет пальцем, председатель рассказал, что там, внутри находятся желатиновые капсулы с ядом. Надо как-то дать эту капсулу волку, чтобы он ее проглотил. Она, капсула, в желудке у волка растает, растворится, и яд начнет действовать.

– Потом только Гнедка понужайте, да дохлых волков собирайте. Вот.

Председатель ушел. Колька с батей, как приговоренные, смотрели на коричневый пакет и не знали, что с ним делать. В сенях шабаркнулась мать, пришла с работы. Колька схватил пакет, хотел куда-то спрятать, от лишних вопросов, но не успел. Пришлось все рассказать.

– Вот теперь думаем, как этих тварей заставить глотать эти пилюли.

– Ой, какие проблемы-то? На ферме каждый день то падеж, то забой. Взять кусок внутренностей, туда пилюлю, и на мороз. А потом раскидать эти «котлетки» на волчьих следах. Мужики обрадовались: оказывается все так просто.

Тем временем зима забирала свои права. Снегу прибавлялось, хоть и понемногу, дорога на Булдырино уже не была совсем черной, лишь местами еще торчали голые, задубевшие на морозе ошметки, напоминания о слякотной осени. Гнедко уже не выбирал заснеженные обочины, а резво трусил самой серединой, бодро подергивал сани с охотниками.

Морозец прижимал, и уже не пахло сырым снегом, и воздух не стоял на месте, а куда-то летел, летел, переметая следы. И березы на обочинах шуршали голыми ветками, раскачивались под ветром, ждали настоящих, крепких морозов.