Я взял кусок фута со стола. И на секунду задумался. Такой белоснежный и тёплый, наш хлеб пах кунжутом, тмином, сыром фета и топлёным маслом. Мамины руки всегда пахли именно футом, хотя она готовила и многое другое, но, кажется, именно хлебное тесто любило маму больше всего.

И вот вся семья за столом. Мама улыбается отцу. Они всегда такие дружные и заботятся друг о друге и о нас. Сегодня мама приготовила маклюбе. Баклажан и болгарский перец с помидором аппетитно украшали тарелки, пахло мясом, мускатным орехом, кумином и куркумой. Джафар, кажется, был самым голодным, без устали кричал и смотрел на стол. Я налил ему молока и вернулся на своё место.

Аиша постоянно играла вилкой и выковыривала баклажаны, говорила, что они ей не нравятся. Родители не ругали её за это – всё-таки маленькая. Да и делала она это так смешно, будто добывала клад, и обещала, что наш кот это обязательно съест вместо неё, как будто у них был давно заключён негласный договор о спасении сестрёнки от всего «невкусного».

Отец рассказывал о погоде в Израиле, куда он собирался уехать на рассвете. Обычно его не было дома около месяца, так долго длился отъезд. Работа плотником в Хайфе не была простой, но отец никогда не жаловался маме даже в обычном разговоре, хотя однажды я слышал, как он рассказывал, что спит на картоне на улице и почти постоянно голодный. Его руки были в глубоких порезах и ссадинах… Усталые натруженные руки.

Отец работал на мебельной фабрике, и в его обязанности входила распилка и обтёска деревянных соединений. Возвращаться домой часто не было возможности, так как много времени занимала дорога, да и по стоимости выходило довольно накладно, поэтому отца провожали на месяц, потом он обычно возвращался на неделю, отдыхал дома, общался с роднёй и с нами и снова уезжал. И так на протяжении уже пяти лет. Все привыкли, но мама – точно нет, и её глаза каждый раз наполнялись грустью. Наверное, мне многого пока не понять, я просто видел её тяжёлый взгляд, будто в нём тысячи слов, тяжёлых, как облака, которые сегодня висели над Газой.

Возможно, сегодня будет дождь. Небо нахмурилось и стало каким-то тяжёлым. Из окна видны крыши соседних домов. Обожжённые солнцем, они стали ярко-жёлтыми. Мне всегда в этом пейзаже было интересно одно. Вернее сказать, раньше я этого не замечал. Когда с самого детства видишь определённые вещи, воспринимаешь их именно такими, будто другими они быть не могут и не могли. От этого о многих моментах не задумываешься. Просто живёшь и растёшь, просто воспринимаешь всё без претензий, всё есть так, как есть. Я сейчас говорю о том, что мой город будто всегда был каким-то разрушенным. Не могу сказать, что это удручало. По крайней мере раньше. Я с соседскими ребятами часто лазал по заброшенным зданиям. Уродливые исполины с огромными окнами-глазами, в которых никогда не горел свет. Они смотрели на каждого из нас своими чёрными глазницами и постепенно разрушались… Смотрели и смотрят сейчас.

В воздухе повисла тишина. Смешиваясь с жарой, она висела, как тяжёлая туча перед грозой. Мне нравился этот момент, именно этот. И он повторялся пять раз в день. Этот момент перед азаном, когда тишина нарушалась еле слышимым голосом имама где-то очень далеко, потом этот голос перебивал тот, что ближе к нам, и так по нарастающей. И вот спустя минуту имам нашей мечети уже читал призыв на молитву. Мне всегда казалось, что это какая-то особенная мера времени. Как будто эту минуту я видел и слышал, минуту разницы между мной и тем, кто живёт немного дальше меня, и именно она повисала в воздухе вместе с тишиной, а потом падала с неба.

Если вы когда-нибудь слышали азан, то, возможно, поймёте всё волшебство момента. Голос имама звучал звонко и мягко, завораживало каждое слово, и каждое слово, несущее огромный смысл, наполняло мою душу теплом, верой и надеждой. Я видел верхушку мечети.

Старое строение с обветшалой крышей каждый день обжигалось солнцем, его горячими лучами. Всё это – какой-то символ стабильности и постоянства, покоя и веры в будущее. Я стоял и смотрел в окно, затаив дыхание, слушал. Я знал каждое слово… Мой народ ценит слова. Отец учил, что всё, что ты скажешь, – это твоё лицо. Каждое слово должно иметь вес, и если в чём-то не уверен, то лучше молчи. Слова – это ключи, и если нет перед тобой двери, которую нужно открыть, то и ключи эти нет смысла доставать…

Вечер, окраина Газы… Почти все улицы начала прятать ночь, скрывая отпечатки бедности и моего неустроенного мира хотя бы на время. Фонари предательски сопротивлялись этому и жёлтым светом подмигивали развалинам. Ветер затих. Всё затихло. Обычный вечер, таких были тысячи. Я сидел на шлакоблоке, из которого торчала арматура, и стирал ладонью нарисованные мелом буквы, которые малышня нацарапала днём. Куда-то сегодня запропастились все мои друзья, и мне было немного тоскливо сидеть одному в тишине. Я побрёл домой…

Мама с отцом очень оживлённо что-то обсуждали, и я понял из разговора, что разразился какой-то новый политический конфликт. Опираясь на детскую логику, я не придал этому особого значения и только после того, как отец решил не ехать на заработки, понял, что дело обстоит достаточно серьёзно. Мама начала суетиться, стала собирать какие-то вещи и документы. Я не вмешивался в их разговор со своими вопросами. Но случилось что-то плохое. Маячок тревоги поселился внутри и больше оттуда не уходил.