Стоявшие за моей спиной офицеры горячо обсуждали увиденное. Хантингтон подошел ко мне, схватил мою ладонь и с воодушевлением затряс. Коммандер забрал у меня свой револьвер и с интересом его рассматривал. Форд с улыбкой качал головой, а Келли даже бесшумно хлопал в ладоши, аплодировал.

— Никогда бы не подумал, что из револьвера можно так попадать! — сказал коммандер.

Я пожал плечами.

— Лучше скажите, что вы кричали, — его «азоховар кишматимур» до сих пор звучал в моей голове.

— А, — отмахнулся он. — Это после войны с арабами.

Я поискал глазами капитана. Его не было.

«Ладно,» — подумал я. — «Будем считать, что пари я выиграл и проезд до Порт Саида у меня оплачен».

С понимаем того, что все закончилось в мою пользу, я вернулся в привычный мир. Нормальные звуки, ощущения, запахи и солнце… Солнце неожиданно, словно не подстреленная мной бутылка, садануло меня по голове. Я пошатнулся, в глубине живота стал скручиваться противный комок.

— Что с вами? — спросил меня Хантингтон, который все еще держал меня за руку.

— Мне надо отдохнуть, — сказал я.

Лейтенант проводил меня в выделенную мне каюту, где я сразу же растянулся на койке.

— Вильям, — попросил его я. — Не в службу, а в дружбу. Пусть кто-нибудь принесет мне воды.

Хантингтон кивнул и ушел.

Я снял матросские мягкие тапочки и снова поудобнее улегся. Моя голова пылала, словно солнце не просто ударило по ней, а поселилось там. Кроме того, меня потихоньку начинало знобить.

Воду в бутылке, такой же, как и те, что я только что расстрелял, принес сам Хантингтон. Еще из карманов своей длиннополой куртки он достал и положил на столик пару апельсинов.

— На Цейлоне их много набрали, — пояснил он.

Я сделал глоток из бутылки.

— Знаете, я всегда мечтал о чем-то таком подобном, — сказал все еще стоящий рядом с моей койкой лейтенант. — Парусник, пираты, выстрелы…

— Парусник — моя лодчонка. Выстрелы тоже понятно, а кто пират? Я? — мы оба рассмеялись.

После этого Хантингтон, пожелав мне скорейшего выздоровления, ушел.

Я сделал еще глоток воды и свернулся калачиком на койке. Меня все сильнее знобило, хотя из открытого иллюминатора веяло горячим воздухом.

Сцена 8

— Ты меня, говорят, разыскивал? — спросил Бруно Эспозито, заходя в кабинет главного редактора «Нью-Йорк пост», Джозефа Эпштейна.

Тот сидел за столом, мрачный и задумчивый.

Бруно хотел пошутить на счет «жена не дала», но не стал. По лицу своего друга он понял, что тот страдает. Бруно и сам часто причинял другим людям страдание, поэтому такое выражение лица ему было знакомо.

— Опять от землетрясения прятался? — съязвил Джозеф.

— Ну сколько можно?! — возмутился Бруно. — Объяснял же, что это была задумка Гертруды.

— Но в этот раз она оказалась права, — усмехнулся Джозеф, и мрачность с его лица немного отступила.

— Да какое это землетрясение, — возмутился Бруно. — Пара старых печных труб грохнулось и все!

Природный катаклизм и правда легко обошелся для города Нью Йорка. Можно сказать, что это был легкий укол, напоминание, что такое возможно и может повториться в будущем.

— Наверное, что-то подобное было и в Сан-Франциско, — сказал Джозеф. — А мы с тобой купились.

— Положим, не мы, а ты, — поправил друга Бруно. Он устроился поудобнее в кресле и стал раскуривать сигару.

На лицо Джозефа вновь вернулась мрачность, и он какое-то время зло рассматривал довольную физиономию Бруно.

— Это Маккелан нас всех обманул, — наконец сказал он. — Это его какие-то фокусы, которые я пока понять не могу.

— Смотри, — продолжил Джозеф. — У них там на западном побережье происходит небольшая встряска земли. Маккелан оплачивает заметку в чужой газете, что их редакция разрушена, и они отзывают свою журналистку из гонки, на самом деле не отзывают и …

— И…? — тоже спросил Бруно.

— А вот дальше, непонятно, — признался его друг.

— Может быть, этот Маккелан знал, что мы поставим на Еву еще деньжат? — предположил Бруно.

— Вряд ли, — ответил Джозеф. — Слишком много «если». Если он тоже поставил на свою журналистку, если она будет первой… Кроме того, выигрыш размазывается на всех тех, кто сделал ставку, а таких уже сотни и будет больше. Так что дело не в ставках.

— А в чем тогда?

— Вот я и говорю, что не могу понять!

Разговаривая, Джозеф увлекался. Его мрачность уходила, и он снова становился тем человеком, которым его привык видеть Бруно: бойцом, прожженным бизнесменом, журналистом, способным словно ищейка выискивать новости. Над таким и подшутить не грех.