«Боже мой,» — подумал я. — «Бедная моя голова! В ней все перепуталось».

Я вырвал лист из альбома и взялся за другой. Но результат был тот же. У меня получалось милое, чуть печальное лицо мисс Одли, но наваждение никуда не уходило. Обманутое каким-то мороком сердце тянулось к этому изображению и твердило, что это именно та, из-за которой оно когда-то учащенно билось.

В конце концов, разум победил сердце. Я захлопнул альбом. Рисунки с портретом мисс Одли спрятал под матрас. Больше мне их положить было некуда. Это дало свои результаты. В голову наконец пришли здравые мысли. Я подумал, что мне давно надо было нарисовать портрет журналистки. Это бы облегчило мои поиски. Тогда, в Адене, я бы не просто спрашивал, мол, не видели ли вы мисс Одли, журналистку из Сан-Франциско, а в добавок бы еще показывал ее портрет. И как знать, может быть, тогда мои поиски были бы результативнее.

Сцена 29

Ажиотаж вокруг моей персоны, начавшийся после того, как боцман то ли по ошибке, то ли еще почему привлек меня к мытью палубы, резко пошел на спад. Новизна прошла. Я стал часть обыденной жизни экипажа корабля, частью «пейзажа». Я ходил есть к офицерам в кают-компанию, вел там ничего не значащие разговоры и снова уходил в выделенную мне каюту. Иногда ко мне заходил Вильям. Он серьезно относился к своим обязанностям соседа по графству и старался сделать мое времяпровождения на корабле приятным. В один свой приход он принес шахматы. Теперь мы с ним обычно играли пару-тройку партий. Мой «сон» никак не мог помочь мне в этой игре, поэтому я, как правило, проигрывал. Так без особых приключений я оказался в Суэце.

«Дефендер» подрулил к причалу. Команда занялась своими делами, связанными с погрузкой нужных вещей. Я выяснил у вахтенного офицера, которым оказался первый лейтенант Форд, примерное время стоянки и отправился на берег. К этому моменту мне уже вернули мой костюм. Его добросовестно выстирали. На нем уже не было соляных разводов, но форма была утрачена совершенно и безвозвратно. Вдобавок, за путешествие я порядочно похудел. Теперь пиджак и брюки болтались на мне, как на огородном чучеле. Котелок я потерял, еще когда лез по шторм-трапу на остановившийся «Дефендер». Вместо него я надел матросскую соломенную шляпу. «Дяденька, где здесь берут учиться на клоунов?» — подсмеивался я сам над собой.

Суэц, как мне показалось, был похож на Аден. Англичане всеми правдами и неправдами заполучили кусочки чужой земли в собственное пользование на всем маршруте от Англии до Индии, а теперь и до Японии. При этом они не собирались фантазировать в архитектуре своих поселений. Здание администрации, казармы, жилье для офицеров, склады для провианта и угля. Все это возводилось по одним и тем же проектам. Только иногда местный строитель вносил небольшие изменения в строения. Либо материал отличался, либо по-другому местный зодчий не мог строить.

Набережных ни в Адене, ни в Суэце не было. Не кому было здесь фланировать, любуясь просторами моря. Потому нищий старик расположился у самого выхода с причала. Он выбрал место, где, с одной стороны, он никому не мешал, а, с другой стороны, все же был виден для людей, сходящих с кораблей. Нищий был явно европейцем. Об этом говорила его заросшая бородой физиономия. Одет он был в какой-то сильно потрепанный мундир. Сидел старик прямо на земле, с вытянутыми ногами вперед. Правда, одна из них была деревянной. Этот протез был широким у основания, там, где он пристегивался к ноге и тонким, как трость, в самом низу.

— Подайте ветерану сражения за форты Дагу, — нищий протянул руку в мою сторону.

Что за такое сражение у фортов Дагу, я не знал. Кроме того, у меня была только слегка подпорченная морской водой пятидесяти долларовая банкнота. И я никак не мог поделиться ею с этим стариком.

Я достал купюру и показал попрошайке.

— Где здесь можно поменять доллары?

— Что это за хрень? — проворчал нищий, поняв, что деньги предназначаются не ему. — Впрочем, иди туда. — Он махнул куда-то в сторону зданий, стоящих поодаль от причала. «Ценное указание,» — усмехнулся про себя я. И без него было понятно, что обменник надо было искать где-то в городе. Но ворчать, как этот старик, я не стал. Мне нужна было от него еще информация.

— Слушай старик, — сказал я. — Я поменяю деньги и поделюсь с тобой. Понял?

— Ну?

Я достал из кармана нарисованный мной портрет Терезы и показал его нищему. Если журналистка была здесь, то она, скорее всего, сходила на берег, и нищий не мог ее не видеть.

— Видел ее? С ней был еще мальчик.

Нищий вдруг расхохотался, показав мне, что зубов в его рту осталось совсем немного.

— Нет, с ней был совсем не мальчик, — сказал он, отсмеявшись. — Хотя девочкой его тоже не назовешь.

Эти слова снова вызвали смех старика.

— А может быть он просто подрос? — выдал он еще одно предположение. И оно снова заставило попрошайку давиться от смеха.

Поняв, что ничего не добьюсь от этого излишне жизнерадостного нищего, я пошел дальше. По дороге я показывал, попадавшимся мне навстречу европейцам, портрет Терезы, но все только качали головой.

Место, где меняли валюты оказалось деревянной будкой, притулившейся к одному из зданий. Небольшое, зарешеченное окошко и черная доска рядом, на которой мелом были написаны курсы валют.