Именно таким все мы и помним нашего Алексея Ваямретыла. Таким помнит его и старший товарищ Александр Яковлевич Уголев, хотя сам и в Апуке, да и в Тиличиках свои деловые офисы он оборудовал по последнему слову бытового комфорта, тем более, что это район-то Крайнего Севера и даже самого севера Камчатского полуострова и здесь климат, ох какой еще не европейский и естественно не Сочинский субтропический или даже не тот степной любимый им Крымский.

И мы, ведь все его друзья понимали, что размышляя о смерти, он всё-таки жил рядом с другом Уголевым Александром так же, как и настоящие воины-самураи.

Алексей Ваямретыл, без страха и без сожаления, размышляя о своей вероятной смерти, не называя её конкретное время, так как он не мог еще этого знать, вместе с тем, он всегда подталкивал себя к полноценной и такой насыщенной земной жизни. Он всегда, старался взять от неё сегодня по тому особому максимуму, на который только и способны все молодые, спешащие жить на «полную катушку» и, радоваться земной жизни и, без разбору беря от неё все самое лучшее, о чем они мечтали в своём детстве, или в отрочестве и не случись в ней такого вот неожиданного высокого и крутого обрыва, и не нужного для него поворота, то его богатая жизнь была бы вероятно и довольно длинной, да и не исключено, по-настоящему ведь счастливой-то.

А, был ли он тогда сам счастлив легко и так тихо, покидая нас и из последних сил прося, прощения только у своей единственной и любимой им мамы и у Айны, той вероятно еще нашей библейской Айны, которая вот так буквально с первого дня, с первого взгляда сводила его с ума, которая была им так любима и кроме, как о ней, другой женщины в своей жизни он ведь и не видел и, что важно не хотел бы и знать их! И уверен, что в последнюю минуту он думал о ней, прощался он с ней, понимая, что уж никогда вот так вместе, вот так рядом, вот так душа в душу, вот так сердце к сердцу… Только последнее слово начертанно его слабеющей рукою «…прости Айна!»

При жизни он ведь был ею всецело поглощен, он был ею по-особому, как никто другой из его ровесников пленен и уже ничто, даже его то внутреннее, то воинственное и еще то поистине что-то там самурайское не могло, проникнуть в их настоящие отношения, в их такую земную и сказочную только их двоих любовь. И вот, может быть только, покидая нас навсегда он уносил с собою практически еще и нисколько не утоленную его земную любовь к нам и ту настоящую, и искреннюю преданность молодого человека, который еще нисколько не насладился и вовсе не устал от этой-то его и их взаимной любви, который не вкусил её такие нам, совсем не ведомые прелести и настоящие её земные радости, прежде всего к ней – к его Айне, так как он постоянно думал о ней, не говоря уже о его отцовской гордости и страстной отцовской любви к своему сыну Александру, которого он так безмерно ждал, обожал, которого он долго ждал его рождения 9 февраля 2009 года, а затем, трепетно обожая и по-настоящему по-отцовски безмерно его любил, не расставаясь с ним малым ни на минуту.

– А была ли его Айна, его обожаемая Айна достойна его чистейшей, высочайшей такой, неисчерпанной, неисчерпаемой его любви, тогда и, даже сейчас?

– Не предавала ли она его единожды или может быть однажды, и уже навсегда, когда решилась соединиться своей горящей страстью женской плотью может быть один единственный раз в постели с его старшим другом Димой Кангиным?

И вот, я сегодня 22 января 2012 года после дня равнодействия и после настоящих подмосковных крещенских морозов нахожусь здесь, приехав на комфортном автобусе «Мерседес» из великой и древней Москвы, я одиноко стою с не покрытой уже полностью седой головой в непередаваемо древнем Сергиевом Посаде, стою у гроба нашего знаменитого Сергия Радонежского, покорно стою я, приклонив свои колени у его нетленного праха, вероятно сохраненного для нас его потомков по воле самого Господа Бога – Иисуса Христа и по воле самого Провидения с того далёкого 1645 года, сохраненного для земных потомков до наших дней и ведь ничто, ни всемирное Время, ни даже бесконечное Пространство теперь и не смогут нас ним с разъединить…

И, ни в 1812 году французы, ни в 1941 фашисты (вся та немецкая орда) и вся Европа им и ему Гитлеру, помогавшая, так и не смогли сокрушить его земной здешний покой, его здешний земной вечный покой и в этом всём ведь величайший знак той нескончаемой Вечности самой радости жизни на Земле нашей, знак постоянной веры в вечную нашу жизнь и, веры во всеобъемлющую нашу христианскую религию, которая делит нашу жизнь на видимую её часть – здесь земную и на ту её неведомую никому из нас смертных – потустороннюю часть, о которой мы ничего не знаем и ничего мы не ведаем, но ведь искренне надеемся, что она есть и, что она еще и существует в виде для кого-то может быть и призрачного сказочного благоденственного рая для самих праведников и кипящего страстями ужасающего ада для настоящих всех земных грешников, коих здесь на земле не так и мало…

К большому моему сожалению, Алексей Ваямретыл делал только первые робкие попытки и ходил еще изредка с Уголевым Александром в Тиличикскую новую церквушку, чтобы по наставлению старшего его друга самому там поставить свечу за здравие и за упокой его всех родных.

И, старший, его всецело понимал и сильно на первых порах не настаивал, не принуждал его, а убеждая верить долго ожидал, что у него в душе проснется, и вдруг зародится та наша христианская истинная христианская вера, которая многие века русский Великий народ вела к истинному прогрессу, к реальному развитию и он старшего друга, думаю, тогда понимал. И я понимал! Ну, не мог Алексей Ваямретыл ведь стать так быстро и здесь после возвращения из интерната из Елизово, настоящим в душе еще и верующим православным христианином, так как в те годы с 1984 года по 2010 год не было еще по-настоящему возрождено христианство в полной мере на Камчатском полуострове. Ни в самих Тиличиках, ни в селе Хаилино и в том же покинутом людьми селе Ветвей, ни в том же селе Култушино и даже в Елизово, чтобы истинному и настоящему христианству, той внутренней вере в Господа Бога, в нашего Вседержителя Иисуса Христа, в его великий промысел вот так легко и довольно просто дойти до каждого из нас, таких хрупких и таких ведь смертных.

– Хотя, по крови-то он кто?! – спросил бы я.

– А кто он по крови? – как-то Александр Уголев спросил себя, заранее зная ответ, так как не раз о нём и думал, и понятно размышлял.

Его родная мать настоящая камчатская нымыланка, а его кровный отец? Отец, как мы узнаем далее у Алексея чистокровный русич, может быть с тем небольшим замесом всех кровей даже тех древних свободолюбивых и вероятно половских древних искони славянских его кровей, которые обитали на степных просторах между берегами Старого Оскола и бурного Северского Донца, которые часто и тихо питали Великий наш Дон, унося затем свои воды в Азовское и Черное моря, а уж затем соединяясь с водами великого Мирового океана и еще возвращались на нашу многострадальную землю в виде летнего жизнедающего дождя, превращаясь в колосящиеся поля налитой силой пшеницы, там на моей родной Белгородчине и на моей Харьковщине и, идя волной красной анадромной рыбы, позванной вечным хоммингом в здешние Камчатские реки из никем еще полностью не изведанных жизньдающих здесь глубин такого необъятного и такого загадочного здешнего распластавшегося на тысячи километров и на север, и на восток, и на юг Тихого океана.