Наконец я начал понимать, что за чувства испытывал. Досада и ревность, так определил бы их человек, которому приходилось, как и мне, быть отодвинутым в сторону. Это чувство несправедливой ненужности вгрызалось в сердце ядовитыми шипами.

– Жалко, отсюда не видно ваш остров, – сокрушалась Эмили, и я стал отходить дальше, чтобы не слышать.

– Он вон там, – голос Вальда уже едва различался за шумом волн. – Но отсюда его не увидеть. По крайней мере, пока не успокоится буря. Говорят, в другие времена… – его речь окончательно затихла. Остался только шум волн и я. Один на этой бесконечной стене.

Зачем я ревную? Эмили всё равно не останется со мной. Но отпустить её в Эргейб, туда, где мы никогда не встретимся, – это одно. А смотреть, как она отдаёт предпочтение моему другу, – это совсем другое. И пусть он вот-вот лишится своих земель и титула, зато станет свободным. А запас заряженных камней, который он успеет увезти с острова, избавит его от нужды. Даже без титула – он намного лучшая партия, чем я.

Чувство, рвущее сердце на клочья, начало затихать, сменяясь немотой.

– Ну и пусть, – шептал я, глядя на волны. – Пусть… Он потеряет остров, и ему больше не нужно будет ждать свою эн-нара. Свою Заклинательницу… Поэтому он может жениться на ком угодно. Может, выбрать и Эмили. Пусть…

Прикрыл глаза, приветствуя уже позабытый холод. Но даже он не смог полностью заглушить боль, пробуждённую ядовитыми шипами ревности. Разум остыл, но душа не хотела принимать поражение. Для неё не было никакого «пусть».

Я обернулся и посмотрел на Эмили. Она о чём-то шепталась с Вальдом. На этот раз я не отвёл взгляд. Хотел запечатлеть в памяти эту сцену.

Эмили Мунтэ

– С чего я должен в этом участвовать? – спросил Освальд, поглядывая то на меня, то на Алана, отошедшего от нас так далеко, что он едва расслышал бы наши слова, даже если бы мы кричали.

– Потому что он ваш друг, – прошептала я с нажимом и покосилась на подходившую к нам Лукрецию. Эта мегера всегда чувствовала, если от неё что-то скрывали. – Так вы сделаете, как я сказала?

– Бездна с вами, – выдохнул Освальд. – Сделаю. Но если вы ошиблись… – в его угольном взгляде вспыхнула угроза.

– Лучше ошибиться, но сделать хоть что-то, чем без боя опустить руки. Укорять меня вам не за что, – прошипела я, начиная раздражаться. Характер у этого Освальда был просто несносный. – Ждите меня в девять в библиотеке. И сделайте всё, как я сказала.

Обратная дорога до дома была почти невыносимой. Безучастный взгляд лорда Грэмта напоминал мне о первых днях нашего знакомства, когда его холодность и равнодушие доводили меня до белого каления. Вот и теперь он смотрел, не видя, отвечал односложно и каменел всем телом.

Я знала. Знала, что с ним происходило. И, может быть, знала с самого начала. Видела это в его взгляде, в напряжённой позе, в готовности отгородиться от мира при малейшей угрозе быть отвергнутым. Я знала и не могла сформулировать. Но сейчас. Теперь… понимала, куда бить, чтобы ограждавшая его стена окончательно расшаталась и наконец-то рухнула. Лишь бы этот Освальд не передумал и не пошёл на попятную.

А причина передумать у него была, и веская. Возможно, после этого вечера дружба Освальда Шенье и Алана Грэмта будет перечёркнута раз и навсегда. После нашего обмана мнительный и всеми отвергнутый Алан мог не поверить в правду, услышав её. Но каменные стены его укрытия нужно было расшатать во что бы то ни стало. И сделать это надо было именно сейчас, когда они уже ослабели.

Лукреция поравнялась со мной и с притворным благодушием взяла меня под руку.

– Что ты опять ему наговорила? – процедила она сквозь зубы.

– На этот раз ничего, – ответила я шёпотом. – Говорить не пришлось. Он и сам всё увидел.

Надзирательница оскалилась.

– Вертихвостка! – прорычала она и покосилась на Освальда.

– Уж какая есть, – улыбнулась я в ответ и сбросила с предплечья её цепкую худощавую руку. – Поэтому не сильно рассчитывайте на обещанную отцом землю. Вам она не достанется в любом случае.

Лукреция гневно сверкнула глазами, и мне захотелось отойти от неё подальше. Когда надзирательница кричала или раздавала оплеухи, её гнев был понятен и предсказуем. Но когда вот так молчаливо и зло смотрела, от неё можно было ожидать мерзейшей подлости. Осуществляла она свою месть мастерски и никогда не попадалась на этом. Но мне было прекрасно известно, кто стоял за самыми неприятными событиями в моей жизни.

«Быстрее бы…» – торопила я мысленно. – «Побыстрее бы от неё избавиться».

Сегодня утром посыльный должен был забрать письмо, предназначенное папеньке. Хоть бы отец поверил мне, а не этой грымзе.

До вечера время тянулось бесконечно. Я улыбалась Освальду в гостиной, во время обеда и за ужином и старалась не смотреть на застывшее рядом с нами каменное изваяние. Всегда молчаливое. Всегда безразличное. Но если раньше его безразличие было монолитным и нерушимым, то сейчас норовило вот-вот рассыпаться и дать волю искренним, хоть и горьким чувствам.