Чтобы привести человека в замешательство, достаточно найти его стабильные данные и инвалидировать их. Когда те немногие стабильные данные, что есть у человека, будут поколеблены под действием критики или аргументов, все его устоявшиеся представления снова придут в движение, и он впадет в замешательство.

Дело в том, что стабильные данные не должны обязательно быть истинными. Их просто принимают. Когда они приняты, другие данные рассматриваются в отношении к ним. Таким образом, принятие любого стабильного данного устраняет беспорядочность и замешательство, связанные с той областью, которой это данное принадлежит. Но если это стабильное данное пошатнулось, инвалидировано, опровергнуто, то у человека вновь возникает замешательство. Разумеется, достаточно принять новое стабильное данное или восстановить старое, но, чтобы сделать это без затруднений, нужно знать Сайентологию.

Допустим, кто-то не испытывает страха за экономику страны, потому что ей занимается героический политический деятель. Этот деятель является стабильным данным для всякого замешательства, связанного с экономикой страны. Поэтому человек «не беспокоится». Но наступает день, когда обстоятельства или политические противники пошатнули этого деятеля как данное. Они «доказывают», что на самом деле он был нечестен. Тогда человек снова начинает испытывать беспокойство за экономику страны. Возможно, вы приняли какую-то философию, потому что излагавший ее произвел на вас приятное впечатление. Затем кто-нибудь убедительно доказывает вам, что этот философ на самом деле вор или еще хуже. Философию вы приняли, потому что нужен был какой-то покой от своих мыслей. Инвалидация философа немедленно вернет прежнюю путаницу мыслей.

Итак, мы рассматривали ситуацию, в которой молодой человек снял хаос в отношении работы, твердо заявив: «Я могу получить и сохранить работу.» Это было стабильное данное. Работа была получена. Но его уволили. Хаос в его жизни вновь вырос до неприятных размеров. Если у него было только одно стабильное данное «Я могу получить и сохранить работу» как единственный ответ на все проблемы, перечисленные в первой главе, то, несомненно, ему придется испытать в своей трудовой жизни периоды замешательства. Гораздо лучшим стабильным данным было бы «Я понимаю жизнь и трудоустройство. Поэтому я могу получить и сохранить работу и продвигаться по ней.» К этому мы и стремимся в нашей книге.

Понимание жизни необходимо для того, чтобы ею жить. Иначе жизнь становится западней. Для очень многих из нас эта западня в повседневном существовании принимает форму работы.

Если бы только не нужно было работать, сколько замечательных вещей мы могли бы делать! Если бы только у нас был какой-то другой способ получения денег… путешествия, отдых, новая одежда… сколько у нас стало бы всего, если бы только не нужно было работать!

Представление о том, что работа, вынужденность ее, является корнем всех наших несчастий, стало чуть ли не воспитательным принципом нашего общества. Профсоюзы, государства «всеобщего благосостояния», отдельные люди объявляют своей главной целью сокращение количества работы. Избавление от работы путем сокращения рабочих часов и автоматизации производства стало лозунгом середины двадцатого века.

И все же самым большим разочарованием для большинства из нас была бы полная утрата возможности работать в будущем. Лишиться права работать значит прекратить участие в жизни той части общества, к которой мы принадлежим.

Сын богатых родителей, богатая вдова — никто из них не работает. И никто не здоров душевно. Неврозы и сумасшествие в нашем обществе следует искать прежде всего среди тех, кто не работает или не может работать. Причины того, что человек стал преступником, мы находим в его «неспособности работать». Право на труд оказывается неразрывно связанным со счастьем и полнокровной жизнью. И совершенно очевидно, что лишение возможности работать связано с безумием и душевным расстройством.

С ростом автоматизации производства растет процент людей, страдающих душевными расстройствами. Законы, ограничивающие детский труд, запреты на сверхурочную работу, требования предоставлять множество бумаг, осваивать множество специальностей, регламентировать условия существования, — все это сокращает количество работы, которое может выполнить человек.

Вы когда-нибудь видели человека, ушедшего на пенсию, который бы тосковал по своему рабочему месту? Доктрина «ограниченного труда» воспитывает в нас убеждение, что в таком-то и таком-то возрасте мы должны прекратить работать. Почему оно столь популярно, если мы можем сами видеть, что прекращение работы в большинстве случаев становится прекращением жизни?

Говоря политическим языком, человек для своего душевного здоровья гораздо больше нуждается в праве на труд, чем в бесконечном количестве иллюзорных свобод. И все же мы упорно расхолаживаем тех, кто выполняет работу, будь то наши дети или взрослые члены общества. Если работа не выполняется, то не будет и никакой работы, которую нужно выполнять. Работа не возникает в готовом виде перед нашими глазами. Работу нужно создавать. Новые изобретения, новые рынки, новые системы распределения должны создаваться и получать свое воплощение в мире по мере того, как времена меняются, старые методы, старые рынки, старые системы становятся неэффективными и приходят в негодность. Кто-то создал работы, которые мы сейчас выполняем. Когда мы работаем, то мы выполняем работу, созданную либо нами самими, либо кем-то другим.

В работе недостаточно каждый день просто выполнять какие-то однообразные действия. Работа должна твориться нами изо дня в день, не важно, кто ее первым создал.

Работать значит участвовать в деятельности нашего общества. Лишиться своей доли в деятельности общества значит быть им отвергнутым.

Кто-то выдумал различие между работой и игрой. Игру считали чем-то интересным, а работу чем-то трудным и обязательным, а поэтому неинтересным. Но когда мы отправляемся в отпуск, «играем», то обычно с большим удовольствием возвращаемся потом к «ежедневной рутине». Игра почти всегда бесцельна. Работа имеет цель.