В романе Писемского «Тысяча душ» (1858) главный герой Калинович «тащился на сдаточных» в тарантасе из уездного городка в Москву. Севший к ним на одной из подмосковных станций новый ямщик был молодой парень, «недавно прогнанный с почтовой станции и всё ещё ездивший с колокольчиком». Ему дана выразительная характеристика: «В отношении лошадей он был каторга; как подобрал вожжи, так и начал распоряжаться». Это «распоряжаться» означало: вовсю нахлёстывать. Тарантас сильно затрясло. «У Калиновича, как ни поглощён он был своими грустными мыслями, закололо, наконец, бока.

– Что ж ты сломя голову скачешь? – проговорил он.

– Сердит я ездить-то, – отвечал извозчик…» [104]

В рассказе Писемского «Леший» (1853) наглядно представлены два простолюдина, которые держат себя с лошадьми очень по-разному. Вот дядя Захар – ему всего-то надо отправить домой лошадь, которую хотели было запрягать в тарантас, да передумали: «…Он вывел свою худощавую лошадёнку на половину улицы, снял с неё узду и, приговоря: “Ну, ступай, одёр экой!”, что есть силы стегнул её поводом по спине. Та, разумеется, побежала; но он и этим ещё не удовольствовался, а нагнал её и ещё раз хлестнул». Один из двух присутствовавших при этом чиновников, ради поездки которых лошадей и выбирали, был этой сценой недоволен:

«– Эй, ты, длинновязый, зачем ты лошадь бьёшь? – вскрикнул исправник.

– Что, бачка?

– За что ты бьёшь лошадь?

– Я, бачка, не бью её, а так только шугнул.

– Я тебе дам, шугнул! Эдакий лошадиный живодёр! Каждый год, сударь ты мой, лошади две заколотит… Только ты у меня загони эту лошадь, я с тобой справлюсь».

Случившийся там рыжий мужик одобрительно поддакнул: мол, Захар – «эдакой озорник на эту животинку, что и боже упаси!» Даже управитель барского имения, который, как потом выяснится, будет главным (и отрицательным) персонажем рассказа, за такое выказывал пренебрежение к мужикам: «Зверь бесчувственный, и тот больше понимает, чем этот народ, – заговорил он, – сколько им от меня внушений было, – на голове зарубил, что блажен человек иже и скоты милует… ничего в толк не берут!» Управителю возразил рыжий мужик: «Не все такие, – хоть бы и из нашего брата… може, во всей вотчине один такой и выискался». И действительно, второй тамошний мужичок, по словам рыжего, «по-другому живёт: сам куска не съест, а лошадь накормит; и мы тоже понимаем, что у скота языка нет: не пожалуется – что хошь с ней, то и делай» [105] .

Действие рассказа А.И. Эртеля «Поплешка» (1881) происходит на зимней дороге. За санями повествователя, от лица которого ведётся рассказ, увязались какие-то дровни, запряжённые худой лошадёнкой. «Из дровней выскочил мужичок. Неизвестно для чего ударив кулаком бедную лошадёнку, он побежал с нею рядом, вслед за нашими санями». Разговорились. А мужик время от времени стукал свою лошадь ещё и ещё. «Мы помолчали несколько минут, в продолжение которых мужичок, проворно переплетая своими ножками, подбегал к лошадке и бил её кулаком по морде, причём сердито и отрывисто крякал.

– За что ты её?

– Э… одёр!.. – неопределённо произнёс мужичок и неизвестно почему рассмеялся жидким, тщедушным смехом. Впрочем, несколько годя, как бы в оправдание, прибавил:

– Замучила, ляда…» [106]

У Н. А. Некрасова в первой части стихотворного цикла «О погоде» (1859) – показательная строчка: «Злость-тоску мужички на лошадках сорвут…» [107]

В общем, коли сам мужик плох, беден да неудачлив – так на лошади вымещает свою бесталанность. Ну, и на жене, конечно, тоже.

Литератор Ф.М. Решетников летом 1865 года совершил переход из Екатеринбурга в Пермь вместе с грузовым обозом. Разговорившись с возчиками, он выведал: «Каждый ямщик хорошо знает, что его лошадь только тогда идёт скорее, когда она простоится, отдохнёт, хорошо поест, а потом шагу не прибавит и пройдёт в час ровно четыре версты. Обозных лошадей стегают нежно и никогда не дерут нещадно, палки здесь не существуют. “Зато, говорил мне Верещагин, наши лошади не годятся для другой езды. Случается, што я возвращаюсь домой пустой, и тогда лошади не прибавят шагу, и я постороннему человеку ни за что не дозволю ударить мою лошадь кнутом”» [108] . Если обозных лошадей хозяева «стегают нежно», то это, конечно, не от сентиментальной жалости к нужным в хозяйстве добрым и понятливым животным, а по деловому расчёту. Потому и бить кнутом никому не дозволят.

По народному мнению, битый конь – значит, добрый конь, учёный: «Битому коню лишь лозу кажи» [109] ; «Доброму (или учёному) коню лишь плеть покажи» [110] . Замечательна также терминология русских развлечений: «кобылу учить» – так говорили о битье во время игры [111] . Мудрость народная ещё такова: «Насколько убьёшь лошадь, настолько и уедешь»; «Насколько убил клячу, настолько и уехал»; «Что бил, то и ехал. Что хлестнёшь, то и уедешь» (разумеется, «убить» здесь значит просто «бить») [112] . В Оханском уезде Пермской губернии, по-видимому, вскоре после революции были записаны народные шутки о лошадях – и всё об их невзрачности да слабосилии, когда поневоле приходится применять кнут: «Тпру!., нисколь не стоит… всё бы лежала»; «Ну и лошадь у меня, ты её хлесь, а она говорит: слезь»; «Не в том сила, што кобылка сива, а в том сила, што понужашь, да не идёт»; «Добра-добра, по бокам-то желобья, а на спине-то как жердь» [113] .

Выражение «бить (драть), как лошадь» было и остаётся расхожим. Например, в повести Ф.М. Решетникова «Между людьми» (1864–1865) герой вспоминал, как он начинал учиться в бурсе: «Целые недели меня не выпускали никуда из заведения и почти каждый день драли, как лошадь, если не раз, то по два раза…» [114] В другой повести Решетникова «Ставленник» (1864) о некоем обитателе расположенного в глухомани городишки говорили, что тот – «деспот». И поясняли: «Свою жену и детей он бьёт, как мужик бьёт свою лошадь» [115] .