– Мать, уж переговорено об этом, – заступился отец, видя, как задрожали губы дочери. – Так чего хочет Алла Григорьевна? – сменил он тему.

– Она, Миша, хочет, чтобы ты Виктору помог армии избежать.

– Как это – армии избежать? – Михаил, попавший на войну в сорок третьем, успел послужить Родине, до Венгрии дошёл и медаль имеет «За взятие Будапешта». – А кто же нас защищать будет?

– Я ей ничего не обещала, Миша, – открестилась от просьбы Лидия. Она знала, как он не любит использовать служебное положение, но ночью, когда муж будет ворочаться без сна, она всё-таки скажет ему: – Миша, найди кого из знакомых, а то она со зла на Алёнку всех собак навешает.

– Я подумаю, – хрипло буркнул тот, но тут же затих. Из ванны донёсся шум – Алёнку снова рвало. – Ты бы сходила с ней в больницу, уж вторая половина беременности, а её всё тошнит.

– Завтра же и свожу, а то праздники начнутся и врачей не сыщешь.

Эйфория по поводу почти бескровного взятия дворца Амина вскоре прошла. Из их группы в двадцать четыре человека при штурме погибло четверо. Санька перебирал в памяти лица тех, кого отправили в Союз «грузом двести». Представить, что этих молодых парней больше никогда не будет на свете, было невозможно. И хотя он почти не знал их настоящих фамилий и имён, ощущал боль в сердце. Если кому-то суждено погибнуть из них двоих, уж лучше пусть он, чем Игорь.

Даже салаги из мотострелкового полка понимали, что руководство ошиблось в своих планах. Понятие «Интернационального долга» было только у них – афганцы же приняли их как иностранцев с оружием в руках и отчаянно сопротивлялись их вторжению.

Старый вояка Полкан достал откуда-то книгу «Англо-Афганская война» и сказал читать – ничего за сто лет не изменилось. Нашёл для них переводчика, который учил их, если не разговаривать, то понимать дари – язык, на котором общается большинство жителей Афганистана.

Разведка оппозиции знала маршруты, которыми пройдут колонны и встречала их на пути. Однако бойцы доверяли Полкану больше, чем самим себе, но он вдруг поставил командиром Саньку. Руст затаил обиду на обоих, но Санька в первой же самостоятельной операции по сопровождению колонны бронетранспортёров заставил поверить в себя.

Случилось это возле кишлака Каджаки-Суфла. Колонна попала под прицельный огонь, а местность вокруг оказалась заминированной. Санька отдал приказ командирам взбираться на господствующие высоты. Наклон был критическим, машины могли перевернуться, зато можно было не опасаться мин: зная, что взобраться на такие кручи невозможно, моджахеды не посчитали нужным минировать дорогу. И просчитались. Точный расчёт командира был тем удивительнее, что в начале боя он получил первое ранение в голову – нелепое, о крышку люка, к которой его подкинуло взрывом под гусеницей.

Очнулся он уже на носилках. Встал, вытер кровь, заливавшую глаза, приложил тампон и пошёл к соседней машине. Фельдшер было попытался удержать его, но через пару минут Санькин голос опять звучал в эфире. Он требовал ускорить выход на господствующие высоты.

Четверо суток шли бои под Каджаки-Суфла. Противнику не удалось не то, что разгромить колонну, но даже нанести сколько-нибудь ощутимый урон. И самое главное – погибших не было совсем.

Про то, что в Союзе наступил Новый год, они с Игорем вспомнят, когда тому в начале феврале придёт письмо из дома.

Марина приехала на зимние каникулы домой, понимая, что родители сходят с ума от беспокойства за Игоря. Где он? Что с ним? Слухи – самые страшные – распространялись молниеносно. То из одного, то из другого района приходили печальные подробности похорон совсем молодых мальчишек. Убивал запрет на вскрытие цинковых гробов – матерям казалось, что, если не разрешают увидеть в последний раз родное лицо, то какую же муку выдержал их ребёнок перед смертью. Иногда думалось, что там вообще не их сын: ну не может он, такой юный и полный жизни, умереть.

Марина была благодарна Татьяне, подруге Игоря, за то, что она не оставляла её родителей. Они рассматривали фото, ища среди них самую свежую. И всё-таки нашли одну. На ней они с другом были в гражданской одежде – видимо, в увольнении – и ели мороженое. Да до того беспечно улыбались, как будто не было у них впереди никаких испытаний. Может быть, они о них знали, а может, и не догадывались вовсе.

В этот самый момент, когда с круглого стола зала, засыпанного фотографиями, девушки выхватывали то один, то другой снимок, вспоминая связанные с ним истории, в дверь позвонили. Марина побежала открывать – на пороге стояла Алёнка.

Летом Марина уехала в другой город, не попрощавшись с ней. Она тогда сердилась на брата, который увёз её к бабушке в деревню, тогда как Алёнка могла запросто влюбить в себя его друга. Но сейчас об этом забылось. Она помогла подружке раздеться, подула на пушистую шапку из чернобурки, прежде чем положить её на полку, разгладила воротник пальто – какой красивый… А Алёнка засмущалась, чувствуя себя виноватой из-за того, что у Марины нет такого.

– Ой, ты поправилась! – воскликнула девушка, а её мать, подошедшая к двери, осуждающе взглянула на неё.