— Уй, на улице так холодно, — говорит она. — Давай… мм… только не пойми меня неправильно, — короткая заминка для сохранения видимости приличия, — давай-ка встретимся у меня. Ты не против?

Я, понятное дело, не против.

Приезжаю, звоню, она дистанционно открывает ворота во дворик и спускается ко мне. Я не сразу понимаю зачем. Спускаться кажется несколько лишним, разве что она собиралась внести меня в дом на руках.

Поднимаясь по лестнице, она вертит передо мной попкой в облегающих кожаных штанах, предоставляя возможность оценить аппетитность ее форм и тонкость тактического хода. Задница у нее действительно что надо — особенно в таком ракурсе и обтянутая тугой черной кожей.

— Как хорошо, что ты приехал! — объявляет она с порога. — Сегодня пятый день Хануки13. Мы должны зажечь свечи.

Мы, а точнее — я, под ее руководством, по всем правилам Галахи14 — как мужчина, зажигаю ханукальные свечи. Потом она, с той же церемонностью и серьезностью, с которой зажигались свечи, достает и вручает мне косяк. Я раскуриваю, отдаю обратно.

Она затягивается и начинает обходить стойку, на которой между нами горит ханукия15. Движется медленно, но неотвратимо, словно по тонкому льду, где нельзя останавливаться. На лице ее отсветы свечей, а на губах лукавая улыбка.

Когда она оказывается напротив меня, тень от распущенных волос скрывает ее черты. В зубах подрагивает огонек косяка, и в глазах пляшут его блики. Я откидываюсь на стойку и медленно провожу ладонями по холодной мраморной поверхности, выпрямляя руки и вбирая взглядом эти сумасшедшие искры. Она невыносимо плавно приближается вплотную. Я лишь крепче стискиваю пальцы. Ее бедра касаются моих. Я вдыхаю ее запах. Она вынимает изо рта косяк, наклоняется и, щекоча мою шею кончиками волос, шепчет на ухо охрипшим голосом:

— А если мы… сейчас немного пошалим… — я чувствую горячее прерывистое дыхание, — у нас еще будут долгие разговоры в ночь… — ее ногти царапают кожу, — о музыке, о лирике, о литературе… Ты ведь любишь… — ногти жадно впиваются в мой загривок, — ты ведь любишь литературу?

Она увлекает меня в спальню. Сбрасывает на пол пуховое одеяло, и сразу становится жарко и как-то… тесно. И косой дождь все лупит и лупит по запотевшим окнам.

Потом мы курим, стоя босиком на ледяном полу, она прижимается ко мне и глядит на бегущие по стеклу капли, а рядом на полке, где не осталось живого места от потрепанных книг, обнаруживается Венечка Ерофеев. «Москва — Петушки» в переводе на иврит кажется мне чем-то невообразимым. Я смеюсь, и она смеется вместе со мной, мы смеемся и не можем остановиться.

Я нахожу книжку ее стихов, перелистываю, вчитываюсь, и вдруг она принимается взахлеб рассказывать, как бывший трахал ее в жопу. Смачно, в анатомических подробностях и в донельзя откровенных выражениях. Трахал, трахал и дотрахал до столь нетривиальной кондиции, что она уже иначе не может. Не кончает. Но! Когда из-за границы прилетит заказанный в сетевом секс-шопе дорогущий вибратор, в ее половой жизни откроются небывалые горизонты. Я буду пялить ее в жопу, как бывший муж, а…

— А во второй дырочке, — облизываясь, поэтично завершает она, — будет усердно трудиться мой новый мультифункциональный вибратор.

Такая перспектива показалась мне не слишком привлекательной. Слушая ректальную сексодраму, я рассеянно листаю ее стихи на высоком иврите, где и без подобного аккомпанемента ничего не разобрать. Затем отыскиваю раскиданную одежду, дожидаюсь, пока она уложит проснувшуюся в соседней комнате дочку, наскоро прощаюсь и ретируюсь, так и не сдержав обещание долгих разговоров в ночь о лирике и литературе.

* * *

Однако не все знакомства были сугубо скоропостижны. Спустя некоторое время я повстречал Орталь. Ор таль — свет росы. Живописно, не правда ли? Но мне нравилось не только имя. Я сразу влюбился в эту взрывную и неугомонную бестию, будто мне восемнадцать.

Орталь была женщиной любви. Или даже Любви. Все у нее было про любовь и о любви. Она читала курс «Любовь» в тель-авивском университете. Не, скажем, любовь в литературе или в психологии. Нет — просто «Любовь». Этот курс разработал какой-то русский тип. Приехал, понимаете ли, из России эдакий умник объяснить местным олухам и сухарям про любовь. Или так: за Любовь. Кроме этого, она писала в том же универе диссертацию о роли женской сексуальности в любви и вела семинар для женщин среднего возраста. Тоже, естественно, о любви.

Когда ей было двадцать, она подалась волонтером в лагерь для африканских беженцев. Когда исполнилось двадцать три, Орталь заинтересовалась религией и стала посещать вечерние занятия Талмуда, а после — срывалась на дискотеку и скакала там до утра. «Ах, какие у меня были гетры», — смеется она, обнажая аккуратные крепкие зубы. У нее смуглая кожа и глубокие карие глаза, на дне которых бесятся целые выводки чертей.

Как было в нее не влюбиться? И я влюбился. По уши. И все шло чудесно. Уже месяца два мы проводили вместе все свободное время. И вот она приезжает ко мне на выходные, мы выбираемся из постели только под вечер, она привезла что-то вкусненькое и смотрит на меня умиленно — так смотрят женщины на своих возлюбленных, поглощающих приготовленную ими пищу. Имеется в виду — поначалу, когда они еще не ворчат себе под нос: «У-у… прожорливая скотина».