— У тебя живот видно!!!

Смотрю — действительно, футболка задралась, обнажив полоску живота.

— МАксим, ты чего?

— Чего?! — взрывается МАксим. — Здесь Дамы! Понимаешь?! Дамы!!! Посмотри на себя, как ты стоишь! Как выражаешься!

На это аргументов у меня уже не находится. С высот, собственно, чего именно он меня воспитывает? С высот величия заслуженного рыцаря Амбера? Или ударника сельскохозяйственного труда?

Тем временем МАксим продолжал истошно вскрикивать, все больше заводясь и багровея от благородного негодования.

— Ох, как ты достал… — наконец, не выдержал я. — Тебе не стыдно постоянно клянчить? Постоянно выцыганивать подсказки?

От резкой смены тона лицо колхозника расплылось в придурковатой улыбке.

— Мало того, что я делаю за тебя твою работу, ты еще мне морали читаешь?! — лишь сорвавшись на крик, я осознал, насколько он доконал меня за последние недели. — Хватит меня лечить! Тебе что-то нужно — валяй к Шмуэлю. И когда он выделит мне время, я готов хоть с ложечки тебя кормить. И вообще, реши, наконец: либо ты рыцарь Ланселот, либо — колхозник, а то я уже не понимаю, как с тобой разговаривать!

Тут мне стало совсем противно. Я остановился. Хотел было еще пройтись на тему совковых моральных ценностей, в которых он себя законсервировал, но, кажется, было уже достаточно. Я плечом оттеснил МАксима и вышел.

Не знаю, что именно из сказанного пробилось сквозь каменистую почву его сознания, но на следующий день МАксим объявил мне бойкот и стал готовиться к масштабным военным действиям. Фортификационные работы начались с раннего утра. МАксим произвел рекогносцировку местности, безошибочно определил наиболее уязвимый сектор обороны и перегородил вход в свою подсобку большим столом. И впрямь, не стану же я ломиться туда сквозь стены. Обезопасившись от лобового штурма, он усилил тумбой первую линию укреплений и передислоцировал офисный стул, так, чтобы с него лучше просматривался коридор. Затем развернул массивный шкаф и прибил подальше от чужих глаз доску для заметок.

Забаррикадировавшись, МАксим стал любовно перевешивать табличку с гравировкой NASA Netivot. К моему приходу колхозник сидел на корточках, спрятавшись за своим столом. Так, судя по фильмам, можно сидеть на зоне, можно — в окопе, или в лесу у костра с видавшей виды эмалированной кружкой… ну, или, что само собой напрашивалось, в кустах по нужде. И уж никак не на факультете с чашкой, на которой красуется эмблема Техниона. Тем более, что могут подумать Дамы?!

— МАксим, че ты тут раскорячился? — заржал я. — Как же Дамы?

Колхозник состроил геморроидальную гримасу и пробубнил нечто неразборчивое. Одернув себя (и так вчера наговорил лишнего), я поспешил в свою комнату и взялся за этот фрагмент. Сколько можно держать на пороге персонажа, который так и бьется головой в двери? Правда, с названием надо что-то делать. «НАСА Нетивот» — вполне подходит, но к чему подливать масло в огонь? Воинственно настроенный колхозник может догадаться, заметив на экране родное словосочетание.

Повертев в уме варианты, попробовал обрезать каждое из слов. Глянул, несколько раз перечитал. НАС Нет. Нас нет.

Обрезание

Как ни крути, обойти вопрос обрезания в истории о жизни в Израиле довольно сложно.

Обрезание в иудаизме называется «брит мила» и символизирует союз человека с Богом. Правда, я так и не понял, что именно является залогом союза — сама крайняя плоть или ее усекновение. «Что их Бог намерен делать с этим кусочком меня?» — вероятно, думал я, когда близился мой черед вступать в этот чудный и чудной союз. «Ишь на что позарился, зачем он ему?»

Как не странно,.. (или, наоборот, странно — затрудняюсь определиться) …в поисках ответа на подобные вопросы написаны тонны макулатуры. К примеру, я только что вычитал: дескать, Творец хотел, чтобы этот «последний штрих» — доведение тела до совершенства — осуществлялся самим человеком. И это, братья по несчастью, учит нас тому, что духовное развитие может и должно достигаться только личным усилием.

С «последним штрихом» было решено не затягивать. Вскоре после репатриации родители туманно объяснили, что, когда меня призовут в израильскую армию, «штрих» может оказаться чрезвычайно критичным. «Ну, и израильские женщины…» — еще более смутно намекали они. Связи с женщинами вообще, а тем паче — с израильскими, я тогда воображал довольно абстрактно. А представить, что же такое собирается делать со мной израильская армия, и вовсе не мог. Неужто заставят письками меряться? Но перечить такой коалиции, как родители, армия, плюс все израильские женщины, в двенадцать лет было сложно.

Придание моему телу окончательного совершенства состоялось не в больнице, а в каком-то подозрительном религиозном заведении. Совершал это священнодейство не хирург, а моэль. Так называется человек, уполномоченный Раввинатом20 и, предположительно, имеющий специальную медицинскую подготовку. Замечательная, должно быть, профессия — ежедневно с Божьей помощью оттяпывать у десятка-другого еврейских мальчиков.

Совершенствоваться нас потащили втроем — меня, моего брата и нашего двоюродного брата. Их семья приехала вместе с нами, и жили мы пока в одной тесной квартире. Не помню, кто шел первым, но мне выпало быть последним в очереди на экзекуцию. К ее началу я уже успел насмотреться на них обоих и наслушаться сперва впечатлений, а потом и стонов, когда стал отходить местный наркоз.