В том же году, на фоне всей этой деревенской классики, князь Владимир Одоевский публикует отрывок из удивительной повести «4338-й год. Петербургские письма», где изображён совершенно иной мир – невероятный для пушкинской эпохи, но очень узнаваемый в наши дни [19]. В этом мире будущего люди летают на аэростатах и гальваностатах (самолёты и дирижабли), ездят на туннельных электроходах (метро) и носят одежду из эластического стекла (синтетические ткани), а в качестве развлечения обмениваются домашними журналами через магнетический телеграф (блоги).

Одоевский не дописал свой «4338-й год». В наиболее полной публикации, вышедшей уже в начале XX века, фрагменты повести сопровождаются краткими заметками-прогнозами из рукописей автора – их, вероятно, предполагалось использовать в продолжении. «Переписка заменится электрическим разговором», уверенно предсказывает автор, и на той же странице описывает работу современных поисковых систем: «будет приискана математическая формула для того, чтобы в огромной книге нападать именно на ту страницу, которая нужна».

Кстати, в 1837 году, после смерти Пушкина, тот же князь Одоевский пишет знаменитый некролог со словами «Солнце русской поэзии закатилось», что тоже можно считать сбывшимся прогнозом – ну, вы же слышали современную поэзию…

Футурология часто ассоциируется с фантастикой, и это вполне закономерно: в нашей культуре именно фантасты чаще других создают «образы будущего». Вот ещё немного примеров из отечественной литературы. В книге Николая Шелонского «В мире будущего» (1885-го года издания) появляются телевидение и фотопечать, плазма и туннель под Ла-Маншем [20]. А у Александра Богданова в романе «Красная звезда» (1908) фигурируют компьютеры и заводы-автоматы, стереокино и ядерная энергетика [21].

Слишком много веры в достижения прогресса? Что ж, негативные пророчества фантастов тоже иногда сбываются. В книге Вадима Никольского «Через тысячу лет» (1926) описан мощный взрыв в результате эксперимента по расщеплению атома, который происходит в 1945-м году: в нашей реальности именно в этом году случилась атомная бомбардировка Хиросимы [22]. Александр Беляев в книге «Война в эфире» (1927) описывает глобальную сеть видеотелефонов, которая заменяет людям живое общение, а сама война будущего ведётся с помощью радиоуправляемых машин [23]. В повести Александра Тюрина «Вася-Василиск» (1997) исламские террористы атакуют World Trade Center в Нью-Йорке, и даже дата близка к дню реальной атаки на WTC – август 2001-го [24].

Впрочем, скептики могут заметить, что в фантастике полно несбывшихся предсказаний. Почти все классики жанра, писавшие в середине XX века, свято верили, что к нашему времени человечество будет активно присутствовать в космосе – как минимум, по Марсу люди точно будут ходить как у себя дома. Но этого не произошло.

Итак, вопрос: есть ли у фантастов какой-то особый метод прогнозирования или некое преимущество перед другими предсказателями? Мне представляется, что есть. Но не у каждого и не в любое время. Потому что складывается это преимущество из нескольких составляющих.

Появление автора в целом характеризует отделение литературы от мифа. Мифы, ритуалы и другие народные традиции как продукты «коллективного сознания» предполагают передачу от поколения к поколению без особого критического осмысления и самовольных переделок. Мало кто в Древней Греции отважился бы сказать, что жертвоприношение является бессмысленным стереотипом, который надо отменить вместе со всеми фальшивыми сказками об Олимпийских богах.

Однако с распространением письменности фигура передатчика знаний становится более заметной. В отличие от устного пересказа, теперь «все ходы записаны», и необходимо как-то разбираться с репутацией: то ли ссылаться на авторитетные первоисточники, то ли честно признавать, что в данном произведении будут изложены твои собственные мысли или видения.

Есть и другая причина подчёркивать собственное авторство – тщеславие. Особенно если новый общественный строй позволяет зарабатывать на индивидуальной деятельности в интеллектуальной сфере.

Это не значит, что автор сразу перестанет копировать предков и откажется от всех архетипов традиционной мифологии: как уже было сказано, архетипы являются вирусным движком популярности. Однако теперь вполне приемлемо корректировать передаваемое знание с учётом более современных представлений и личного опыта.

Остранение – этот термин, родившийся из опечатки литературоведа Виктора Шкловского, используется для обозначения художественного приёма, который призван вывести читателя «из автоматизма восприятия» за счёт рассмотрения объектов с необычной точки зрения. Конечно же, сам приём использовался в литературе задолго до Шкловского, и фантастика как жанр является самым очевидным примером.

При этом осознанность остранения может быть разной. Описывая вымышленное государство на другой планете или в другом времени, автор может делать это с конкретной целью – например, чтобы избежать обвинений в клевете на современников, но при этом высмеять их. Либо это может быть столь же осознанное желание предупредить читателей о грядущих опасностях, описывая их с преувеличением (гротеск).