Пошла советоваться к нашему старшему воспитателю Любовь Ивановне. Она тоже учитель, но в Доме работает давно, переехала в наш город вместе с ним. Мои сомнения она поняла, но предположила, что они от недостаточного знания, дала мне несколько книг по дошкольному воспитанию. Я старательно прочитала, но, увы, ничего нового и полезного для себя и моих подопечных в них не нашла. Все это я проходила еще в школе на занятиях по профессиональной подготовке. Вообще-то, «детоводство» стоило бы сделать обязательным предметом школьного образования – эту науку нужно знать всем. Но книги и учителя могут преподать ее теоретические азы, а чтобы стать профессионалом, надо самому растить ребенка – родного, любимого, от всей души желая ему счастья и здоровья. Поэтому я и считаю, что гораздо большему меня научили собственные дети. Им, между прочим, «дошкольное воспитание» в соответствующих учреждениях решительно не нравилось, они от него болели и всегда стремились остаться дома. Сын говорил, что «в садике нечего делать, только на стульчиках сидеть», дочки тоже считали, что в садике скучно, книжек не дают, игрушек мало, занятия неинтересные, еда невкусная. Пока мы жили в Тюмени, рядом с сестрами, братом, их семьями, все наши дети очень часто вместо садиков оставались в большой квартире дедушки и бабушки, под присмотром одной из мам – для детей это всегда была большая радость. Но дежурной маме приходилось вовсю крутиться – за няню, воспитателя, методиста, повара, завхоза…

Вот и тут я пытаюсь оставаться воспитателем, сколько бы дополнительных дел на меня не свалилось. Пробегая мимо манежа, на ходу распеваю «ладушки» – все радостно хлопают. Улучила момент, чтобы «бухнуть» башенку – общий восторг. Если остановиться у бортика – столпотворение: все лезут друг через друга, тянут ручки, таращат глазки, и вообще очень хотят общаться! Приласкать каждого можно, усаживая на горшки и переодевая ползунки, а заодно тут же выяснить, где у кого ручки, глазки… (Тут я засомневалась: не сочтут ли дети сидение на горшке единственной возможностью общения с воспитателем?). На сон грядущий я решила спеть колыбельную – дети, по-моему, сильно удивились, едва утихомирила потом. Но, может, мое пение будет способствовать эстетическому развитию, если уж в качестве успокоительного не срабатывает?

14 апреля

Няни нет уже несколько вечерних смен подряд, поэтому к обычным делам добавилось еще и купание. Няни с этим делом справляются очень быстро – пять минут отчаянного рева под краном, и ребенок чист. И я бы так могла, но опять вспомнила своих детей: им купание доставляло огромное удовольствие – почему мы лишаем его этих ребятишек? Времени для игры в ванной у меня, конечно, не было, но хоть поплескаться водичкой в тазике… Оказалось, дети уже напуганы этой гигиенической процедурой до водобоязни! Двоих успокоить так и не удалось, но четверых я все-таки уговорила посидеть в воде, и они даже поиграли немножко с губкой и мыльной пеной. Этим пришлось ограничиться.

Колыбельные слушают уже хорошо, перестают вопить в кроватках, лежат тихонько и слушают. Но не засыпают! Пела-пела – никак не спят! Ушла мыть горшки. Думала, опять начнется скандал. Нет, на этот раз умиротворяющее действие колыбельные сыграли: детки тихонько возились в кроватках, что-то сами пели, качались, но никто уже не протестовал. А, может, непривычное купание их так уморило.

Ночью воспитатели из других групп позвали меня пить чай. Получилась неформальная педагогическая пятиминутка. Они рассказывали о своих подопечных, перечисляли: вот тот, и тот, и этот пришли «хорошими», а уже «испортились»: и «качаться» научились, и в истерики на пол кидаться… Я удивилась: почему они пришли хорошими из неблагополучных семей, и кто их здесь портит? Ответили неубедительно: дескать, семья – она и есть семья, тем более, там их не баловали, а тут дети смотрят на других и примеры дурные перенимают. Все равно непонятно: хорошее поощряется, плохое осуждается – ребенок должен перенимать хорошее. Простое инстинктивное закрепление. Нет, причина в чем-то другом. Тогда решили, что просто бывшие «хорошие» освоились, перестали стесняться. Но это тоже только одна из причин.

Взять это «качание» – «госпитальный синдром», как его тут называют. В нашей группе «качается» одна Иринка, а сосунки – все, даже слепой Виталик, которому «дурного примера» никак не увидеть. А что ему еще остается делать? Только соску жевать. Эмоциональным, интеллектуальным голодом вызваны и «необъяснимые» капризы у детей постарше. Ведь пищу для ума, для души дети должны получать регулярнее, чем для желудка, которому отдых необходим. Голова и сердце пустовать не могут. Что такое – два занятия в день? Для малыша каждый миг должен быть наполнен познанием! Если духовной пищи не дает воспитание, дети ищут ее сами, любым путем, в том числе и в конфликтах с другими детьми, и даже с самим собой. И если желудок расстраивается от недоброкачественной пищи, то что уж говорить об интеллекте, о психике, развивающихся «самотеком»?

Я вовсе не хочу сказать, что воспитатели мало или плохо работают с детьми, но – меньше, чем мамы! Во-первых, потому что с маленьким ребенком надо работать постоянно и индивидуально, а мы – по сменам и с целой группой. Во-вторых, спрос идет не с характера, психики, интеллекта подопечных, а с того, что можно «пощупать»: планы, наглядные пособия, оформление группы и так далее. Но для детей все это может быть абсолютно бессмысленно и бесполезно.

Много непонятного и с усыновлением. Несмотря на то, что Алик и его братья теперь воспитываются порознь, усыновлять их можно только всех вместе, чтобы …не разлучать! Нельзя усыновлять тех детей, чьи родители пребывают «в бегах» или сидят в тюрьмах – родительские права в этом случае, почему-то, сохраняются. Не подлежат усыновлению дети, в здоровье которых врачи не уверены. Но рождаются ли еще на свет стопроцентно здоровые дети? Боюсь, что по этому критерию ни один из моих собственных, родных, детей для усыновления бы не подошел – у каждого есть свои болячки. Мы их преодолели. Не думаю, что было бы лучше, если бы лечение проводилось в больнице и без моего вмешательства

Утром опять не было няни. Я носилась от горшков к посуде, вниз на кухню, меняла ползунки, заправляла постели, разливала кашу, кормила, мыла… Напарница мне помогала, управившись, как обычно, со своими быстрее, и мне было очень стыдно за свои вечерние неблагодарные мысли. Чтобы доставить ей удовольствие (да и обезопасить детей, поскольку она, разумеется, все двери раскрыла), я засадила весь свой десяток в манеж. Они немедленно повыкидывали оттуда все игрушки и стали орать. Я со страшной скоростью мыла посуду и пыталась не обращать внимания. А когда выскочила из мойки, обнаружила, что Женечка вжалась в угол и в ужасе отмахивается от крохотного, рядом с ней, Рустамчика. А тот преспокойно ловит ее руки, ноги и кусает. Я просто возненавидела этого мини-садиста! До самого ухода видеть его не могла без раздражения, и очень хотелось отшлепать. Так же кусается и Васька. Только он хитрее: обязательно посмотрит, помешает ему воспитатель или нет. Я его обычно застаю уже распрямившимся с кроткой улыбкой над вопящей жертвой. Первая моя реакция – гнев. Очень хочется треснуть злодея, особенно если сама уже раздражена, устала. Но какой от этого может быть толк? Разве что символически шлепнуть, чтобы подкрепить строжайшее «Нельзя!» Но, главное, надо, чтобы они знали, что такое «больно», чувствовали чужую боль, жалели того, кому больно, как себя. Моя старшая дочка кусалась, и никакие строгости не помогали, пока она сама не увидела на плече брата следы своих зубов, и не поняла, что ему больно, и это сделала она. Вот и наши вампиры начинали кусаться в знак протеста, от обиды и раздражения, а сейчас уже больше из интереса к шумным результатам, не понимая, что делают, не умея ни сочувствовать, ни жалеть плачущего, обиженного. Этому учить надо. А если воспитатель (няня, медсестра) сует упавшего и стукнувшегося малыша в кроватку, да еще рявкает: «Не ори! Некогда тут с тобой!» – дети видят и учатся жестокости.

18 апреля

В Дом пришла ветрянка. Сначала заболевших пытались выводить в изолятор, но там лежат дети с подозрением на кишечные инфекции, осталось только приспособленное помещение без всякого персонала – его назвали «верхним изолятором», и «изолированных» в нем обслуживаем мы сами. От нас туда попали Ира и Вася. Кроме того, там наш новенький – еще один Дима, неизвестно откуда привезенный. Истощенный, весь в синяках и коросте, и совсем дикий, общаться не хочет или не умеет, сидит в кроватке, закинув головенку, и тоненько подвывает, как волчонок. Конечно, мы бегали к своим больным малышам, когда могли оставить группу, но этого совершенно недостаточно! До чего было жалко их – измученных температурой и зудом, постоянно то мокрых, то грязных, залитых зеленкой, истосковавшихся. Уходить от них было ужасно! Это немыслимо, невозможно – оставлять одних больных детей! Но в группе еще десяток ждет…