— Гранит полезнее, — сказал я.

Увидел на спинке кровати свои «любимые» штаны с оттянутыми коленками и бело-серую майку. Подумал: «А может, ну её? Может, лучше в трусах посижу?» Заметил, как Света приподняла подбородок. «Это чтобы случайно не взглянуть на мою впалую грудь? А что, если посмотрит? Расплачется?» Тоскливо вздохнул. Слез со стула, едва удержался от того, чтобы привычным жестом поправить содержимое трусов. Мне показалось, что Света попятилась… хотя на её лице не дрогнул ни один мускул.

— Могильный и Аверин сказали, что передали тебе наше приглашение, — сообщила Пимочкина. — Сказали: ты не захотел с ними идти. Готовишься к немецкому.

— Не захотел. Готовлюсь.

Комсорг поворачивалась, стоя на месте — следила за моим перемещением.

— Почему не захотел? — спросила она. — Не вижу у тебя в руках учебника. Постеснялся?

— Чего мне стесняться? — сказал я. — Грызу гранит втихомолку. Разве не понято? Гранит науки гарантирует, что в будущем я тоже стану покупать торты — когда буду получать зарплату инженера. И даже смогу угощать ими, кого вздумается.

— Конечно, сможешь, — заверила Пимочкина.

— Если буду учиться, а не разгуливать по гостям.

— Не вижу, чтобы ты учился.

Дошёл до кровати. По пути вдохнул запах Светиных духов (не понравился). Завладел одеждой. «Почему мужчины всегда первым делом натягивают штаны, — подумал я, — и лишь потом прикрывают торс? А женщины — наоборот». Чтобы не позориться оттянутой на уровне колен тканью — подвернул штанины до бёдер. Натянул майку, запоздало вспомнив, что так и не зашил дыру на животе (задел майкой гвоздь на дверном косяке, когда вчера выходил из кухни). Бросил взгляд в зеркало.

Подумал: «Да уж, не в таком виде я привык принимать дома женщин. Где мой роскошный халат? А французская туалетная вода? Почему не звучит музыка? Куда подевались красное вино и закуски?»

Посмотрел на Пимочкину. Отметил, что у девчонки неплохая фигура. Но не ощутил никакого волнения при осознании этого факта. Не случился ни прилив сил, ни… прилив крови.

Сам себе сказал: «Впрочем, сейчас речи о женщинах и не идёт. Тоже мне… нашёл женщину». Указал рукой на тумбочку — на гору учебников.

— Почему это не учусь? — спросил я. — Вот, приготовил пару книжек на вечер. Только-только собирался их полистать, освежить в памяти знания. Прежде чем займусь немецким.

Майка скрыла мой живот — комсорг тут же ожила. Она шагнула к кровати, взяла с покрывала книгу. Взглянула на обложку.

— Вижу, какие учебники ты читал, — сказала она. — Теперь понятно, почему ты вспоминал тогда Павку Корчагина. Твоя любимая книга? Хорошая. О настоящем комсомольце. Мы проходили её в школе. А ещё я кино смотрела — Василию Лановому идёт будёновка.

— Будёновка — замечательная вещь, — согласился я. — Она к лицу любому комсомольцу.

Света положила книгу на кровать.

Я вернулся к столу, где остался недоеденный карась.

— Так ты собираешься учиться? — спросила комсорг.

— Грызть гранит науки натощак вредно, — сказал я. — Так можно и желудок испортить. Будет болеть желудок — не смогу учиться. Не смогу учиться — не получу диплом инженера. А без диплома мне будет сложно внести достойный вклад в строительство коммунизма.

Отправил в рот кусок копчёного карася.

— Вот. Ем. Ради светлого будущего.

Пимочкина хмыкнула. Окинула взглядом заваленный продуктами и мятыми газетами стол (я сунул нос во все Славкины свёртки). Отметил, что пользоваться косметикой она пока не научилась. Тени нанесла так, будто рисовала их малярной кистью. Глаза обвела не иначе как толстым маркером. А её яркие напомаженные губы заставили меня вспомнить о тётках из будущего — тех, что накачивали себе губища филлерами на основе гиалуроновой кислоты.

Комсорг подпёрла кулаками бока, будто собралась прочесть мне лекцию о роли комсомольской организации в процессе строительства коммунизма. Даже выпятила грудь — набрала в лёгкие воздух для долгого выступления. Щёки её вновь порозовели. Я приготовился внимать речам комсомольского вожака первокурсников — придвинул к себе чашку с недопитым чаем, отломил (лень было резать) кусок хлеба. Как вдруг Пимочкина замерла, выдохнула. Вскинула брови.

— Ух ты! — сказала она. — Килька. Солёная?

Я не стал говорить с набитым ртом — угукнул.