— Тут и бугор очень неплохой, — сказал он, — Фобосом зовут…

— Бугров тебе в жизни попадется еще много. Главное — сохранить себя. Ты должен сохранить себя, Гена. Хотя бы ради своего Валерки.

Геннадий почувствовал, как в спину ему, в хребет вцепилось что-то горячее, он согнулся, зашипел, с трудом продавливая воздух сквозь стиснутые зубы, — он словно бы стремился побыстрее выплюнуть из себя боль.

— Ты чего? — поинтересовался Лурье.

— Да к старым владивостокским болячкам прибавились болячки чилийские, здешние… Допекают, будь они неладны.

— Помню, помню. — Губы у Лурье сострадающе дернулись, опустились, образовав печальную скобку и некоторое время так и держались; Москалеву неожиданно сделалось жаль Лурье больше, чем самого себя, он не выдержал, опустил глаза на захватывающе красивую россыпь цветных камней, накрытых прибоем. — Помню, — снова проговорил Лурье…

Кое-какие болячки, нажитые Москалевым здесь, были ему известны, Геннадий о них рассказывал, но рассказывал не о всех. Да и говорить о них Москалеву вообще не хотелось.

Идти на баржу тоже не хотелось: с нее надо было исчезнуть, ни с кем не вступая в разговоры, даже с Фобосом. Забрать пакет с бритвенными, полубритвенными и прочими пожитками и раствориться в пространстве.

Боль, прилипшая к его спине, готовая свернуть человека в бублик, неожиданно попятилась и сдала позиции, Москалев выпрямился. Спросил:

— А что со шхунами, которые я привез с острова Пасхи? Ни тебя, ни француза я так и не сумел найти.

— Я знаю. Я в этом виноват — сказал Лурье. — Француз, человек легкомысленный, отказался от намерения создавать какую-либо промысловую компанию, шхуны продал и умотал в свой Париж. Я, Гена, остался на бобах, а вместе со мною и ты. — Лурье замолчал, виноватое лицо его потемнело. — Собственно, я сюда приехал специально, чтобы повидать тебя, помочь, если это нужно.

— Как узнал, что я тут?

— Чили — страна маленькая, здесь всем друг про друга известно всё. Особенно, если речь идет о русских.

— Понятно. — Геннадий с шумом втянул в себя воздух, выдохнул, окончательно избавиться от боли можно было только так — путем разных упражнений.

— Есть у меня приятель на той стороне острова, — сказал Лурье, — перемещайся-ка ты к нему, Гена. — Лурье качнул головой, метко подбил носком ботинка один из цветных голышей и отправил его в воду "печь блины". — А на барже тебе хватит плавать.

Москалев был с ним согласен, но до этого решения еще предстояло дорасти, созреть, — очень не хотелось обижать обитателей баржи, ведь они не желали ему ничего плохого, и прежде всего — сам Фобос, который и принял его, и обогрел, все понял и не задавал лишних вопросов.

Лурье открыл карман потертой кожаной сумки, — кожу он любил и считал лучшим галантерейным материалом из всех прочих, наверное, любовь эта досталась ему по наследству от отца-полярника, привыкшего покорять Север в коже и мехах, — достал оттуда визитную карточку, черкнул на ней несколько слов по-английски.

— На, — протянул визитку Геннадию, — найти этого человека очень просто, его знают не только все вижучи и их собаки, но и все пингвины, живущие на острове Чилоэ.

Пингвинов на родине картошки Чилоэ было много — наверное, столько же, сколько и в Антарктиде, только здешние пингвины были мельче, сварливее и драчливее антарктических; Москалев посматривал на них с симпатией, но, честно говоря, и побаивался, опасался их крепких щипков, — синяки обеспечены стопроцентно, а то и больше: разъяренный пингвин может содрать с руки кусок кожи.

Геннадий взял квадратик картона, на котором Лурье начертал несколько слов. Это была записка к лонго-майору.

— Лонго-майор — это что, Юра, имя, должность или что-то еще?

— Лонго-майор — это должность, так в Чили называют вождей племен. Имей в виду, вождь племени вижучей наделен правом без всяких предупреждений заходить к президенту, в любое время, когда захочет. Без предварительных записей и очередей.

— Как зовут этого майора?

— Карлос. Фамилия — Линкоман.

— Почти все немецкое, что имя, что фамилия. Не немец ли? Ведь недаром говорят, что сюда чуть ли не сам Гитлер переселился.

— Это вряд ли… Нереально. И немцы… Это тоже не очень реально. — Лицо Лурье перерезали две скорбные морщины, он не очень любил все, что так или иначе было связано с Германией и уж тем более — с фашизмом.

Геннадий не знал, были ли мужчины из семейства Лурье на фронте, но догадывался, что все-таки были, а раз были, то знакомы с лихом под названием "война".

— Поезжай к Карлосу в поселок Пурео, там тебе будет лучше, чем здесь. — На прощание Лурье вновь обнялся с Москалевым.

…В темноте, ориентируясь на плеск слабо посвечивавшего своим кружевом прибоя, Геннадий ушел с баржи.