Цыганка тут же исчезает в дыму и вороны разлетаются в разные стороны, недовольно разнося свои вопли по округе.

— Совсем обнаглели, — блатной поправляет золотой браслет на запястье.

Его передергивает от холода. Добавляет:

— Иди к Богу, пацан. Только ему можно верить. И не останавливайся никогда, когда подобные этой цыганке будут доставать тебя.

Затем бандюга обходит меня, спускается к подножию холма, садится в мерседес и уезжает.

Но я не тороплюсь подниматься выше. Смотрю на небеса в поисках черных птиц. Небо затянуто серыми облаками, но там нет ворон. Только ласточки, которые сегодня все утро летают очень низко.

— Флорика! — произношу я вслух, в надежде, что цыганка услышит и вернется.

Оглядываюсь. Никого. Лишь бомж, сидящий ближе остальных, поднимает голову и в немой просьбе протягивает стакан. Кидаю ему сдачу от кондуктора. Монеты с глухим звуком ударяются о пластик.

Ну вот. И что теперь делать? Флорика явно не хочет отвечать на мой вопрос. Именно поэтому не возвращается. Думает, что и без нее я сделаю правильный выбор?

Я смотрю на свою мать — женщину, скрючившуюся на одной из ступеней, в захудалом пальто и шалью на голове. Она поправляет газету под собой и ежится. Беспрестанно вытирает нос, которым хлюпает, как каждый из попрошаек вокруг.

Начинаю подниматься. Может цыганка вернется, когда поймет, что я не послушал ее?

Шаг за шагом. Медленно переставляю ноги по лестнице и никак не могу выкинуть из головы мысль о том, почему мне нельзя подойти к собственной матери? Почему нельзя просто помочь ей? Замерзшей и несчастной. Может быть я могу отвезти ее домой, накормить, оставить там, но не говорить кто она и что я ее сын? Черт… Все это полный бред!

Я останавливаюсь напротив матери. Она поднимает голову и смотрит мне в глаза. Кажется морщин на ее лице стало еще больше за то время, что мы не виделись. Ее руки, держащие кулек из газеты, сильно трясутся. От холода. В первый раз в жизни я точно знаю, что не от похмелья. Ей сейчас очень плохо. Это видно по грустным и уставшим голубым глазам. Они уже не светят так ярко, как раньше.

Я еле сдерживаюсь, чтобы не опуститься на колени и не наброситься на нее с объятиями. Я хочу обнять ее так крепко, чтобы она наконец согрелась. Чтобы поняла, что не одна в этом мире. Но слова Флорики навязчиво крутятся в голове и останавливают.

— Подайте, ради Христа, — произносит мама.

Глаза начинает щипать. Я еле сдерживаю слезы. Карканье ворон заставляет меня повернуть голову налево. Там, на самом верху, стоит Флорика. Безмолвно смотрит. Не двигается. Не мотает головой. Не жестикулирует. Просто наблюдает.

Я снова поворачиваю голову к матери. Засовываю руку во внутренний карман пальто. Достаю оттуда десять тысяч, которые брал с собой к татуировщику. Кладу их в кулек.

— Позаботьтесь о себе, — произношу я и тут же начинаю подниматься выше. Ко входу в собор. Чтобы она не успела увидеть моего лица.

— Спасибо, сынок! Спасибо! — кричит она мне вслед.

Услышав — «сынок», я едва не остановился. Сбавил ход, но тут же осознал, что это слово совсем не наполнено настоящим смыслом.

Когда я поднялся наверх, Флорики уже не было. Она дождалась лишь для того, чтобы посмотреть, чем кончится дело. А потом улетела.

Я прошел дальше и скрылся за дверями собора.

И что делать дальше? Найти цыганку и вытрясти из нее правду? Или просто ждать, когда мать вернется сама, как и предсказывает Флорика? Может мне все-таки стоит хотя бы наведаться в отделение милиции и побеседовать с капитаном? Стоит узнать, чем закончились прошлые истории Санитара и попросить его отозвать фотографии мамы отовсюду. Чтобы кто-то еще не нашел ее и не узнал. Ладно, решу после школы.

Я провел в храме бога следующие полчаса. Это позволило мне взять себя в руки и переключиться. Было непросто. Но мысль о том, что, подойдя к матери, я сделаю ей еще хуже, помогла прийти в себя. Да и то, что теперь у нее есть деньги, тоже успокаивало.

Когда я вышел из собора, мамы уже не было. Тогда я окончательно пришел в себя и поехал в школу.

За десять минут до начала урока я зашел в класс.

— Привет, Ян, — я подсел к Калачевскому, предварительно оставив рюкзак на парте с Клаус, чтобы та опять не надумала себе ничего лишнего.

— Тебе чего, Фунтик? — аристократ закрыл тетрадь, в которой рисовал очередного трансформера.

— Ты же круто рисуешь? — спросил я.

— Лучше остальных в школе, — совсем не скромно ответил мой одноклассник.

— Я хочу попросить тебя нарисовать мне кое-что.

— На заказ не рисую, — ответил он, раскрыл тетрадь и принялся разукрашивать недорисованного трансформера.

Я бросил взгляд на кучу разноцветных разбросанных по парте гелиевых ручек.

Так я его не заставлю нарисовать мне эскиз татуировки. А именно это сейчас в моих планах. Но полуполяк же еще ребенок. Можно пойти другим путем.

— Это потому, что ты кроме трансформеров ничего больше рисовать не умеешь? — с издевкой в голосе сказал я.