Четверть века тому назад ехал он по этой же дороге — в туман, в неизвестность. Он был тогда полон нетерпенья — он уходил от погони и с упоеньем бросался навстречу новой опасности. Он был не из трусливого десятка и на крыше раскачивающегося вагона один отбивался от троих чекистов. Он прыгал с поезда на полном ходу и без воды шел по пустыне четверо суток.

А теперь у него билет, место в мягком вагоне и веселый попутчик — инженер из Андижана. Уже через час Джеферсон знал о нем буквально все. У инженера была бутылка отличного немецкого коньяку — они распили ее и еще прикупили водки.

Вообще говоря, Джеферсон чувствовал себя в норме — полмесяца он готовился к «командировке» — стрелял, плавал, бегал, читал советскую литературу. Ему уже немало лет, но он еще очень крепок — широк в плечах, мускулист, энергичен. Он пил водку стаканами и с удовлетворением отмечал, что совсем почти не пьянеет. Он курил сигареты и слушал безудержную болтовню веселого соседа — инженер сначала рассказывал о себе, потом о жене, которая его почему-то бросила и уехала в Железноводск с каким-то боксером, потом о своих товарищах и о работе. Джеферсон забрался на вторую полку. Он лежал, глядя в потолок, курил и мысленно повторял в такт ударам колес: «Так-так, так-так...» Иногда он говорил «да» или кивал головой — это должно было означать, что он внимательно слушает инженера.

Но мысли его были далеко-далеко — и от Москвы, и от этого вздрагивающего вагона.

Через час Джеферсон уже ничего не слышал — он крепко спал, откинув сильную руку с потухшей сигаретой.

...Только часов в двенадцать выпроводил чайханщик Юлдаш-ака последнего посетителя. Последним был обычно старый Карабек, заядлый рассказчик и любитель перепелиных боев. У него всегда сидела в рукаве маленькая птичка. Вечером, когда расходились завсегдатаи, Карабек насыпал перепелке пшена, а себе заказывал чайник чая и сдобную лепешку; так и ужинали они до тех пор, пока краснолицый Юлдаш-ака не начинал стучать и бренчать самоваром и чайниками... Это значило, что время истекло, пора и честь знать. Карабек расплачивался за ужин, прятал перепелку в рукав и удалялся в сторону верхнего канала, где с незапамятных времен стояла его кибитка с пышноволосой джидой у старой и скрипучей, как арба, калитки...

С помощью мальчика, своего племянника со стороны сестры, Юлдаш-ака выбил ковры, побрызгал, подмел пол внутри и вокруг чайханы, выпил ореховый настой, которым упорно лечился от ожиренья, но жирел от этого только еще больше, и, проводив мальчика (тот жил за базаром, против станции), завалился спать у большого медного самовара. Это было самое уютное местечко в его чайхане.

Ночь была душной и тревожной, собаки лаяли пуще обычного, Юлдаш-ака долго ворочался с боку на бок и никак не мог заснуть. С чего бы это: уж не умер ли кто-нибудь из родственников?.. Думая о смерти, он вспомнил прошлогодние похороны деда, и ему стало горше прежнего.

Внезапно кто-то постучал в дверь, да так тихо, что Юлдаш-ака затрепетал от страха: еще на той неделе ему рассказывали, что у Кампырравата чайхану ограбили трое неизвестных, а у чайханщика отнялся язык, и до сих пор он объясняется только при помощи знаков...

Юлдаш-ака забился еще дальше за самовар, но стук повторился, и чайханщик подумал, что это может быть и Карабек: бывали ведь уже и раньше случаи, когда старик забывал в чайхане то палку, то мешочек с кормом для перепелки.

Зажав в руке на всякий случай большие щипцы для угля, Юлдаш-ака подошел на цыпочках к двери, прислушался и, затаив дыхание, сбросил железную цепочку.

Сперва он ничего не мог разглядеть в темноте. В горах пронзительно звенели кузнечики, на верхнем канале слышалось равномерное журчание поднимаемой чигирем воды. Да еще лягушки отчаянно вскрикивали в небольшом стоячем озерке, заросшем болотной ряской. Над этим озерком в тени большой чинары был выстроен навес для наиболее почитаемых гостей.

Потом Юлдаш-ака услышал совсем близко от себя шорох, кто-то крепко сжал кисть его руки, державшей щипцы. Они глухо упали на глиняный пол, а из темноты, загораживая весь проход, выдвинулась широкоплечая фигура.

— Так-то мы встречаем гостей! — насмешливо произнес незнакомый голос.

Юлдаш-ака попятился и, ткнувшись задом в настил, сел на кошму. Он смотрел в темное лицо незнакомца мутными от страха глазами.

Человек деловито закрыл за собой хлипкую дощатую дверь, оглядел чайхану, снял кожаную фуражку и сел на табурет против чайханщика.

Юлдаш-ака непроизвольно подал задом еще немного назад.

— Не узнаешь? — сказал незнакомец, приглаживая всей ладонью редкие черные волосы, слипшиеся на затылке от пота.

Юлдаш-ака отрицательно покачал головой. Конечно, это наглый вопрос: человека, ворвавшегося в чайхану, он действительно видел впервые.

— Так-так, — продолжал между тем незнакомец и миролюбивым жестом вынул из кармана цветастый носовой платок. Он вытер лицо и шею, а потом снова надел фуражку.

— Значит, не узнаешь?..

— Никак не могу припомнить, — пробормотал Юлдаш-ака. — Встречаться с вами не доводилось...

— Ай-ай-ай, — с укоризной сказал незнакомец.

Он прошелся по чайхане, одобрительно потрогал горячий еще самовар и вдруг сказал, что очень голоден с дороги и зашел в чайхану просто перекусить.