– Опять ее звала?

– Звала, милая. – Шершавая ладонь пригладила пушистый ореол завитков на макушке внучки. – Пойдем-ка лучше в печь заглянем.

Сладковатый запах горячего хлеба нежной пеленой окутывал кухню, щекотал ноздри и разжигал аппетит. Нетерпеливо зашумел чайник, ему вторило урчание в животе: вчера Ася не хотела ужинать, рано забылась беспокойным сном. Помогла бабушке вытащить свежеиспеченные пузатые кругляши. Бережно укрыла вафельным полотенцем, коснулась красного узора на кайме – уже четвертое поколение женщин в роду оберегает орнамент, что вышила Гагдия-аби почти век назад.

Потом наблюдала, как бабушка выбирает травы: берет холщовый мешочек, держит в руках, прислушивается к ощущениям, отсыпает щепотку, другую. Смотрела, как она перемешивает сухие листья в большом заварнике, заливает их горячей водой. Как из носика чайника тайком убегает тонкая струйка пара, приглашая невесомые частички пыли на танец в солнечной полоске. Утренние часы вдвоем Ася особенно ценила: привычные действия успокаивали, настраивали на позитивный день.

Сжала в руках любимую чашку, глотнула согревающий напиток.

– Абием, расскажи, как всё было, – расплескала слова, которые давно жгли душу. Решилась спросить о главном – о том, что всегда считалось закрытой темой. Ей было важно узнать, что произошло на самом деле. Именно сегодня.

Бабушка удивленно взглянула на внучку из-под съехавших на кончик носа очков. Понимала, что услышит эти слова. Много раз проговаривала про себя, что можно и нужно раскрыть, а что – нельзя. Боялась. Нет, не воспоминаний. С ними она давно свыклась. Реакции. Не знала, как воспримет Ася. Хотела уберечь, защитить. Как и все шестнадцать лет со дня ее рождения. Но дальше молчать было нельзя.

– Кызым, – присела рядом с внучкой, обняла. Прикрыла глаза. Горькая влага печали скатилась по щеке. Глубоко выдохнула, чтобы начать рассказ о женщине, которой шесть лет как нет в живых, – своей дочери, маме Аси.

Во взгляде Аси смешались предвкушение радости от неизведанного и страх узнать тайну рождения. Ее испугала реакция бабушки, захотелось вернуть сорвавшийся вопрос. Не решилась.

Мадина Талгатовна несколько минут молчала, пыталась распутать клубок воспоминаний. С годами становилось труднее собраться с мыслями. Не то что во времена школьного преподавания. Тогда строгие математические формулы выстраивались в четкой последовательности, а теперь становились размытыми, сбегали в глубины подсознания стареющего учителя. Но ум оставался таким же острым, а память – ясной. Как бы ни хотелось многое забыть, вычеркнуть из книги судьбы.

В печи тихо трещали дрова, на плите ворчливо сопел казанок с бульоном, пожилая женщина устало начала рассказ.

– Гузалия училась в девятом классе, когда в нашу деревню переехала молодая семья. Он – статный, высокий, спортивный. Она – щуплая, низенькая, болезненная. Он – педагог истории, она – медсестра. В учительской никак не могли понять, что связало в одну семью таких разных людей. Уже позже мы узнали, что Марат женился на Алине по давнему договору родителей. Ни любви, ни привязанности между ними не было, только скупой расчет. Старшеклассницы как с ума посходили от нового учителя: подкарауливали после уроков, подкидывали записки в тетрадки с домашними заданиями.

Второе полугодие жизнь так и кипела в школьных коридорах.

Поначалу Марат Артурович сторонился поклонниц, с коллегами держался холодно. Но весной начали поговаривать, что у него роман с кем-то из учениц. С кем именно – никто не знал, никто ничего не видел.

Я целыми днями пропадала на работе: один математик на всю школу. Приходила поздно. Гузалия всегда сама работу по хозяйству делала, не жаловалась, еще и в деревенский клуб вечерами бегать успевала. Бойкая, веселая, полная сил. А потом вдруг притихла: стала молчать и глаза прятать. Как будто хотела что-то сказать, да не могла. Разговаривали-то мы с ней по душам нечасто, не привыкли делиться тем, что на сердце.

Помню как сейчас: пришли домой после последнего звонка, еле донесли огромную охапку сирени до крыльца. Присели на ступеньки, а она как выпалит: «Я жду от Марата ребенка! Люблю его, и он меня! Сказал, что бросит жену. Уедем мы». Вскочила, щеки пылают. А мне дурно стало. Так и хотелось хорошенько ее встряхнуть.

Эх, глупая! Да что толку. Ей и шестнадцати-то тогда не исполнилось. Влюбилась и слышать ничего не хотела. Знала я, что не уйдет он из семьи. Но решилась сама поговорить – как коллега с коллегой, взрослый со взрослым. А он…

Бабушка беспомощно махнула рукой, пытаясь скрыть слезы и боль, которую не смогли заглушить даже годы.

– Но мама же рассказывала, что папа погиб в Афгане, так и не узнав обо мне! А фото и письма сгорели в том пожаре! – Ася отчаянно цеплялась за крохи семейной истории, пытаясь сохранить то, что досталось ей в наследство, а сейчас рассыпалось прямо на глазах.

– После завершения учебного года он забрал из отдела кадров документы и уехал. Со своей женой, – почти шепотом ответила Мадина, крепко сжимая ладошки внучки. – Твоя мама не находила места от горя. Порывалась найти его, но неспокойная беременность не давала заняться поисками. Гузалия почти не выходила из больницы в райцентре. Там-то она и изменилась. Стала еще более тихой и молчаливой – лежала, как кукла, ни с кем не общалась.