– Меня зовут Эра, я врач, и я поеду вместе с вами, – сказала молодая женщина. – Инспектор Ю не сможет составить нам компанию, хотя и собирался. Он занимается расследованием коррупционных преступлений судьи Хона, так что он поручил мне присмотреть за вами.

Какая досада! Я была очень разочарована. Мне так хотелось расспросить инспектора о том, знал ли отец, кто он на самом деле.

Врач взглянула на Мэволь, а потом повернулась ко мне.

– Вы уверены, что стоит брать с собой сестру?

Не успела Эра договорить, как Мэволь забралась в седло и пришпорила пони. Ее ответ был ясен: она покажет нам дорогу.

– Я пыталась отговорить ее, – объяснила я Эре, потом вставила ногу в стремя и уселась на пони. – Но если Мэволь что-то вбила себе в голову, ее не переубедить.

Мы тронулись в путь, но я догнала Мэволь и встревоженно взглянула ей в лицо. Младшая сестренка считала себя несокрушимой. Ее решимость была так же велика, как горы Тхэбэк, но она была такой хрупкой, с такими тонкими плечиками и ручками, а в ее лице читалась страшная усталость. «Своим упрямством она доведет себя до серьезной болезни, – подумала я. – Слава богу, что с нами едет врач». Я оглянулась и встретилась взглядом с Эрой.

– Прошу прощения, агасси, – обратилась ко мне она, – но куда мы едем?

– В лес на гору Халла.

Она кивнула.

– Я бывала там, агасси, я помогу вам найти нужное место. Уинё частенько ходят в лес за лекарственными травами.

– Вроде ягод сироми? – спросила я.

– Да.

– А они правда растут только на вершине горы?

– К сожалению, да.

Сердце тоскливо заныло у меня в груди. Мне так хотелось набрать для сестры ягод сироми, как сделала бы мама, чтобы вылечить ее. Но подняться на вершину горы! Такое мне не по силам.

– Мы ненадолго, – заверила я Эру и тут же почувствовала укол совести. – Мы быстро вернемся, а то сестра устанет.

Как только мы выехали из деревни, нас окружил запах моря. Воздух стал соленым, будто все вокруг пропиталось морской водой. Даже травы и холмы орымы, окрашенные в пурпур лучами восходящего солнца, клонились и колыхались, подобно волнам. Было еще раннее утро, когда мы добрались до леса у подножия горы Халла. Листва все еще хранила влагу после ночного дождя, и потому время от времени на наши соломенные плащи срывались с веток дождевые капли. Мы погружались все глубже в лес, поднимались по тропе, которая, упрямо петляя между деревьев, вела нас все выше и выше. Утренние лучи солнца освещали ее. Рядом с тропинкой журчал веселый ручей, в котором отражались сперва яркие зеленые деревья, а потом синие, лиловые и фиолетовые полевые цветы.

Мэволь не проронила ни слова с тех пор, как мы покинули деревню Чеджумок. Она так сильно кашляла, что я испугалась, как бы она не выкашляла легкие до того, как мы доедем до «бабушкиного древа». Она все кашляла и кашляла, а потом вдруг замолчала и остановилась.

Я наклонилась, чтобы проехать под низко свисающей веткой, а потом спросила у сестры:

– В чем дело?

Мэволь оглянулась через плечо и посмотрела на меня. У меня дыхание перехватило, таким бледным, как будто бескровным стало ее лицо. По лбу и щекам струился пот. Зря она поехала с нами. Надо было отговорить ее.

– Приехали, – прошептала она, а потом пришпорила пони и исчезла в чаще.

– Стойте, – услышала я сзади тихий голос Эры, – мы должны держаться вместе…

Я ударила пятками по бокам лошади и поскакала по следу Мэволь, объезжая деревья и большие камни. А вот и оно – «бабушкино древо». Это было старое дерево: кору покрывали наросты, похожие на грибы, а ствол скрючился и клонился к земле. Оно напоминало старуху, опирающуюся на клюку. Мэволь слезла с лошади и теперь стояла перед деревом, задумчиво поглаживая старую кору.

– Здесь, – прошептала сестра, – здесь это случилось.

Здесь отец оставил ее в наказание. Он хотел скоро вернуться, не собирался пугать маленькую дочку. Но получилось все не так, как он рассчитывал.

Мэволь вдруг словно окаменела.

– Что там?

Как колотилось от волнения мое сердце! Я соскочила с лошади, подбежала к Мэволь и увидела причину ее волнения. На коре ножом был вырезан знак «Х». Под знаком в стволе была глубокая расщелина, а в ней лежал аккуратно сложенный листок бумаги ханджи.

– Достань его, – прошептала я.

Но Мэволь не шевельнулась, глаза ее словно остекленели. Поэтому я протянула руку и вытащила из расщелины бумажку, успевшую размокнуть под дождем и высохнуть под палящим солнцем. Я аккуратно разлепила слипшиеся концы. Мне удалось развернуть листок, и я увидела, что это письмо, но написано оно не каллиграфической кистью, а более грубым способом. Возможно, пальцем. И не чернилами, а высохшей кровью.