– Так вы тут совсем одна, бедняжка! И наверное, чувствуете себя совсем заброшенной. Есть ли у вас в Париже друзья или родственники? Герцог де Бриссак – не родственник ли он вам?

– По всей видимости – нет, мадам. Хоть фамилии и схожи. У меня никого нет в Париже.

– Положительно это никуда не годится! – воскликнула герцогиня. – Нужно, чтобы кто-нибудь вам покровительствовал и руководил вами. Такая милая девушка, как вы, должна появляться в свете, а впоследствии быть представленной ко двору! – Принцесса задумалась на мгновение. – Знаете, что я вам скажу, Камилла. Я вас представлю маркизе де Рамбулье, она представит вас госпоже д'Эгийон, а следовательно, вы познакомитесь со всем Парижем.

И принцесса, очень довольная такой удачной мыслью, удалилась, пообещав прислать к Камилле свою камеристку – снять мерки, чтобы заказать ей новые платья.

Если бы мы рискнули утверждать, что Камилле пришлось не по душе столь неожиданное и милое покровительство, предложенное обаятельной герцогиней Конде, любой мог бы уличить нас в искажении действительности. Потому мы и не скажем ничего подобного. Напротив, Камилла де Бриссар была на седьмом небе от радости. Кажется, ее затворничество подходило к концу. И этот конец знаменовал начало нового периода в ее жизни.

Принцесса сдержала свое обещание. Не прошло и недели, как Камилла с ее помощью обновила свой гардероб и была представлена маркизе де Рамбулье в ее знаменитом особняке на улице Святого Фомы, иначе Сен-Тома дю Лувр.

Именно у маркизы де Рамбулье собиралось самое изысканное общество Парижа, и Камилла испытывала сильное волнение, входя следом за принцессой в знаменитую Голубую залу салона де Рамбулье.

Взору Камиллы открылся обширный светлый зал, заполненный кавалерами и дамами, многие были изысканно и со вкусом одеты, а некоторые всего лишь богато, но никто – мрачно и уныло. Окна от потолка до пола делали комнату открытой, давали возможность насладиться воздухом в теплое время года. Из них открывался вид на прекрасный сад, так как хозяйка салона добилась разрешения сделать под окнами своего особняка площадь, посеять на ней траву и посадить смоковницы. Камилла отметила, что эта парадная комната действительно голубая, из-за потоков света, льющегося из окон, а также потому, что маркиза, не захотевшая решить ее в обыкновенном красном или темном цветах, обставила салон голубой бархатной мебелью с золотым и серебряным рисунком.

– Посмотрите, Камилла, – услышала она тихий голос принцессы Конде. – Видите вон того кавалера в бархате? Он разговаривает с высокой худощавой дамой, держащей в руке пышный веер.

– Да, конечно, у обоих необычно смуглый цвет лица.

– Это господин Скюдери. Все считают его восходящей звездой на литературном небосклоне Франции. А сам он считает себя звездой уже взошедшей. Ведь это он написал и поставил трагикомедию «Лидамон и Лидиас». Она основана на романе «Астрея»…

– О, я читала «Астрею»!

– Вот как, это свидетельствует о вашем уме. А читали ли вы «Клелию»? Она тоже подписана Жоржем Скюдери…

– Мне просто не верится, что я стою совсем недалеко от такого писателя!

– Заметьте, милочка, я не сказала, что «Клелия» написана господином Скюдери. Я сказала, что она подписана его именем, – рассмеялась принцесса Конде.

– Но разве это не одно и то же?

– Конечно же, нет. Жорж Скюдери не писал «Клелии», хотя фамилия Скюдери по праву красуется на первой странице романа.

– Но как это возможно, принцесса?!

– Все объясняется очень просто, Камилла. «Клелия» написана сестрой господина Скюдери – Магдален. Это та самая дама с веером. Сестра беседует с братом – такая семейная идиллия, не правда ли? Она не решилась опубликовать роман под своим именем. Вы ведь знаете, как велико предубеждение мужчин против нас, женщин. А у мужчин-издателей и того больше. Никто не допускает, что современная женщина может быть наделена литературным даром в неменьшей, а быть может, и большей степени, чем мужчина. Но, кажется, наша Артениса заметила нас и направляется сюда. Сейчас я вас представлю.

Зардевшаяся от волнения Камилла увидела перед собой прекрасную женщину с умным и чуть насмешливым взглядом выразительных итальянских глаз. Мать маркизы, Джулия Савелли, происходила из знатной римской фамилии, к которой принадлежали Папы Гонорий III к Гонорий IV. Плохо отдавая себе отчет в том, что она говорит, девушка ответила на слова приветствия хозяйки салона. Она слышала, как принцесса Конде представляла ее, адресуясь к маркизе де Рамбулье, называя последнюю по имени.

– Мадемуазель де Бриссар, вы ведь приехали в Париж из Оверни, не так ли? – проговорила маркиза после обмена обычными любезностями. – Но не волнуйтесь! – быстро прибавила проницательная хозяйка салона, уловив в глазах Камиллы искорку испуга. – Вам совершенно нечего опасаться здесь. Господин кардинал имеет неважную репутацию в этом доме. Его соглядатаи не вхожи в салон Рамбулье.

– Совершенно верно! – со смехом подтвердила принцесса Конде. – Его высокопреосвященство дорого бы заплатил за то, чтобы узнать о чем говорят у маркизы. Но, увы… наша Артемиса не выносит кардиналистов: она безошибочно узнает их, благодаря дару внутреннего ясновидения, и не пускает на порог.

– Тогда я позволю себе вздохнуть с облегчением. Я в самом деле приехала в Париж из Оверни, – отвечала Камилла, почувствовав, что хозяин Франции Ришелье, никоим образом не является хозяином самого аристократического салона столицы Франции.