– Ну почему же шутка, моя дорогая леди? Мне кажется, я никогда вас не обманывал. Это точные слова княгини Натальи.

Варя судорожно вздохнула. Ее тетка знала, она заранее прощала и благословляла ее, значит, она выходила замуж не как подзаборная девка, а так, или почти так, как пристало венчаться боярышне Опорьевой.

– Почему вы не сказали мне раньше?
– все еще подозрительно спросила она, - Тогда, возможно, вам было бы много проще меня уговорить.

– Нет, леди, вы невозможны, вы все таки потрясающе умеете довести человека до бешенства! Вам не приходило в голову, что я люблю вас, и хочу, чтобы вы согласились быть моей женой, потому что я вас об этом прошу, а не потому, что ваша тетушка не против.

– Это не я, это вы невозможный человек!
– Варя тоже всерьез начала злится.
– Вы начали наше знакомство с того, что издевались надо мной по всему миру, а потом заявили, что любите меня и хотите, чтобы я тут же поверила и растаяла.

– Женщины - нечто потрясающе нелогичное, а вы среди них - самое нелогичное создание. Чего вы всегда хотите от бедных мужчин? Вы уродуете себя кошмарными безвкусными одеяниями, ведете себя как последние дурочки, тщательно избегаете научиться тому, что может быть интересно мужчине, в общем, истребляете или скрываете все свои достоинства. Потом тех своих сестер, которые озаботились выставить себя в наилучшем свете вы объявляете распутницами, а сами трепетно ждете, чтобы кто-то приподнял созданную вами жуткую маску, и полюбил вас за красоту, которую вы спрятали или ум и доброе сердце, которые не удосужились проявить! Вам и в голову не приходит, что мужчины вовсе не обязаны этого делать и что все зависит только от вас самих! Я Джеймс Фентон, баронет, пират, купец, дипломат, искатель приключений! Я уважаю себя и ценю то, чего сумел добиться в жизни. Я считал и считаю, что увиденная мной в доме боярина Никиты неуклюжая девица, не смевшая поднять глаз из страха разгневать отца или брата, не заслуживает ничего, кроме насмешки. Но я по уши влюбился в прекрасную, очаровательную, остроумную и абсолютно бесстрашную боярышню Опорьеву, которую впервые встретил на балу!

Джеймс отвернулся. "Ну вот, - уныло подумал он.
– теперь уж точно ничего хорошего не выйдет, я все испортил". Однако на Варином лице вовсе не было гнева. Ошеломленная страстной речью Джеймса, она обдумывала новую для нее точку зрения. Несомненно, нельзя не признать, что в его словах была доля истины. Хотя ему вовсе и не нужно знать, что, вероятно, он прав. И она ответила на его слова выражением другого своего страха:

– Что я буду делать в вашей Англии, одна, среди совсем чужих людей?

Джеймс крепко обнял ее и прижал к себе, она не вырывалась.

– Почему же одна? А я? Поверьте мне, я всегда буду защищать вас от всего мира! И чего вам бояться? Вы же бесстрашная, вы русская женщина, вы можете справиться со всем! Вы собирались стать царицей огромной страны, так что вам стоит призвать к порядку дам Сент-Джеймского двора? Все джентльмены и так будут принадлежать вам.

– А если они будут сопротивляться?
– по-детски всхлипывая, спросила она.

Рассмеявшись, он погладил ее по золотым волосам, еще раз подивившись, какой у них волшебный, только ей присущий аромат, поцеловал заплаканные глаза:

– Если они будут сопротивляться, я привезу из Африки свое племя, вы знаете, у меня в Африке целое племя есть, я их вождь, я привезу их в Лондон и передам под ваше командование и посмотрим, куда эти леди тогда денутся.

Она захихикала, представив, как во главе банды чернокожих демонов разгоняет визжащих дам по коридорам Сент-Джеймского дворца и бедняжки разбегаются, трепеща юбками.

Джеймс мягко отпустил ее.

– Вот так-то лучше. Простите меня, моя любовь, я приготовил все для нашего венчания, но не подумал о кольце, которое подошло бы на ваш пальчик. Я хочу заменить кольцо вот этим.

Он наклонился над шкатулкой и вытащил из него нечто пронзительно синее, сияющее, разбрызгивающее искры. На его руке качалось оправленное в золото ожерелье из крупных, размером с перепелиное яйцо, сапфиров. Оправа была варварски великолепна, но в то же время тонка и изящна, сами сапфиры чистейшей воды, идеально похожие друг на друга, сияли причудливыми гранями.

– Пару лет назад, в Индии, английские войска заняли маленький городок. Там был храм Лакшми, богини счастья. Я не позволил разграбить храм, хотя это было нелегко. Их верховная жрица сняла ожерелье со статуи богини. Она сказала, что ожерелье не для меня, богиня хочет, чтобы я отдал его женщине, в глазах которой увижу, что оно принадлежит ей и только ей. Пару раз за свою жизнь я думал подарить его, но что-то меня останавливало. Лишь теперь я знаю твердо, кому оно принадлежит. Я действительно вижу это в ваших глазах, они того же необыкновенного цвета, что и сапфиры.

Она наклонила голову, чтобы Джеймсу было легче застегнуть подарок и подошла к зеркалу. Ожерелье было прекрасно. В свете свечи оно бросало мягкие блики, заставляя ее глаза сиять ярче, а ее волосы блистать, сливаясь с оправой в единое целое. Варя невольно вздохнула от удовольствия.

– Спасибо!
– она повернулась к Джеймсу.
– Оно просто необыкновенно! Жаль только, платье совсем к нему не подходит.

Джеймс коснулся ворота серого дорожного одеяния.

– Действительно, не подходит!
– глухо пробормотал он, как бы со стороны наблюдая, как его руки, жившие в этот момент своей, отдельной жизнью, скользят по ее корсажу, расстегивая платье. Он распахнул ей ворот и сделал то, о чем мечтал всю нелегкую дорогу от монастыря: прижался губами к нежной коже у шеи. Потом взглянул ей в глаза и не увидев в них гнева и сопротивления, только смущение, медленными движениями стал освобождать ее от одежды. Она не мешала, но и не помогала ему. Наконец, когда она оказалась полностью нагой, и он подал ей руку, помогая перешагнуть окружившую ее преграду из бесчисленных юбок, она решительным движением дернула косу, тряхнула головой и ее до колен окутал плотный золотой плащ волос. Джеймс с восхищением следил как освобожденная золотая волна струится по плечам, своенравные завитки скрывают ее тело.

Он отвел сверкающие пряди, обнажая тугие груди, сжал их и как дитя припал к темному соску, нежно лаская, и почувствовал, как ее грудь твердеет под его прикосновением. Его руки и губы скользили все ниже, он опустился на колени перед этой прекрасной девушкой, столь наполненной огнем страсти и в то же время столь холодно-недоступной. Он обнял ее бедра и зарылся губами в мягкие темно-золотые завитки между ее точеных ног.

– Миледи жена!
– тихо прошептал Джеймс и тут, с чувством ошеломляющего триумфа ощутил, как ее руки легонько коснулись его волос, соскользнули на плечи и, наконец, она робко потянула завязки его рубашки.