Наконец, я сделал над собой усилие и повернул голову в направлении единственной фотографии людей, которые имели для меня какое-то значение. Мои родители.

Что знал я об этих людях, погибших в автокатастрофе почти год тому назад? Да и кем они приходились мне в жизни? Что меня с ними связывало, кроме того, что благодаря их краткому акту любви я появился на свет?

Зачем было им нужно напускное благородство – терпеть друг друга и притворяться любящей семьей?

Мои силы были на исходе. Последне-скользящий взгляд упал на поверхность стального шкафа, блестящую от прекратившего полчаса назад дождя. В мутном отражении я увидел себя. А точнее то, что осталось от силуэта, который некогда являлся мне в зеркале: опутавшая комнату паутина сочных молодых ветвей; листья, куда не падал взгляд; свисающие с потолка и полок лианы, ложе; которое вот уже скоро станет моим смертным одром и, наконец…

Внезапно для меня весь мир перевернулся с ног на голову.

Часто я смотрел в собственное отражение не понимая, кто я есть и зачем пришел на этот свет. Мое отражение являлось доказательством бессмысленности существования такого как я: осунувшееся лицо, торчащие ребра и глаза… О эти пустые, мертвые, безжизненные глаза! Я думал, что это естественно для такого как я – родиться, прожить жизнь в полном одиночестве, и умереть в отчуждении.

Но!

Почему тогда в моих глазах впервые блестели слезы, а на лице, несмотря на удовлетворение, сквозила такая невыносимая тоска!

Но не блеск в глазах и не тоска на лице перевернули мой мир. Нет!

Лист! Тот самый давний друг, ради которого я готов для отдать всего себя без остатка, а затем отдал жизнь. Он висел передо мной, качаясь на легком прохладном ветре. В единственном луче заходящего рыжего солнца его контур вспыхнул золотом. От моего старого приятеля исходило сияние, которое собой затмевало свет в моих очах. Я мог лишь в восхищении смотреть на существо, которое благодаря мне смогло счастливо, наполнено просуществовать и теперь светилось столь прекрасно, что мои глаза вновь наполнились слезами. Слезами счастья и слезами непоправимого горя.

Я смог расслышать его трепетание, мягкое, сочувственное, успокаивающее. Оно утешило меня в последний час. А еще…

Я уловил в нем что-то еще. Неужели?! Оно было пронизано горячей благодарностью за подаренное счастье? Бросив напоследок это благодарное трепетание, он оторвался от моего тела и исчез в окне, где небо вспыхнуло лазурью.

И тогда я прозрел.

Что было мне дело до тех бесчисленных чужих и ненужных мне созданий, паразитировавших на теле и сейчас и захвативших его целиком!

Я тоже! Тоже хотел познать, что значит быть не одиноким! Познать, что значит быть не чужим в среде себе подобных!

ЛЮБОЙ ИМЕЛ НА ЭТО ПРАВО ОТ РОЖДЕНИЯ!

Но я опоздал. Было уже поздно. От невыносимого беспорядочного гула бесчисленного множества голосов, заполонивших мой разум, я утратил остатки рассудка. И жажда жизни, появившаяся лишь за мгновение до смерти, была окончательно стерта из увядающего сознания.

Тогда путы лиан невыносимой тяжестью опустились на мои веки.

Так закончилась моя жизнь…

– Я решил превратить тебя в дерево. Каким деревом ты хотел бы стать?

– Что?

Так уж вышло, что я очнулся в лесу. Этот лес мало чем напоминал ту немощную чащицу, в которую я сбегал от одиночества. Деревья здесь были такими широкими, что их стволы могли бы вместить в себя целиком небоскреб жителей. В сравнении с этими громадинами, застилающими собой небеса я казался жалкой букашкой. Так высоко, куда только мог дотянуться мой взгляд, он терялся в сочной, золотистой от света зелени. Листья образовали сплошной полупрозрачный покров, подобно куполу некого храма, сквозь который можно было нечаянно разглядеть поднебесье. Мои ноги утопали в мягком ласковом мху. И все, чего не касался взор, было залито солнцем, радостным и по-детски беспечным.

От такой безмятежности мне резко стало не по себе. Еще хуже я ощутил себя, когда обнаружил некую фигуру, которую еще минуту назад не замечал.

То был человек. Человек сидел на замшелом камне, и, запрокинув голову к зеленому небу, грелся в лучах солнца. Легкий ветерок игрался с его густыми волосами, настолько длинными, что они ниспадали к самой земле и терялись среди мха. Когда незнакомец задал мне вопрос, я был не столько удивлен самому вопросу, сколько тому, что все еще могу различать человеческую речь.

– Что думаешь?

Человек опрокинул на меня свой взор. В его кристально чистых глазах было столько доброты и сочувствия, сколько не могла вместить в себя ни одна человеческая душа. Если бы я отчетливо не различал перед собой юношу, мог бы подумать, что голос принадлежит и древнему старцу, и маленькому ребенку, и прекрасной даме. И тем не менее передо мной находился именно молодой человек.

Что я должен был говорить существу непременно более древнему и возвышенному, чем любой из известных мне людей? Я растерялся. Мне казалось, я вновь стал ребенком, прячущимся за мамину юбку. Я даже забыл, что мне всегда приходилось полагаться лишь на собственные силы.