Социальная поддержка помогает уменьшить физиологический стресс. Тесная взаимосвязь между здоровьем и социальной средой имеет убедительные доказательства. Исследование, проведенное в округе Аламида, показало, что социально изолированные люди больше подвержены разного рода заболеваниям. В трех отдельных исследованиях, в рамках которых изучались пожилые люди, была доказана прямая взаимосвязь между сокращением продолжительности жизни на пять лет и социальной интеграцией: чем больше у человека социальных связей, тем ниже риск смертности. Исследователи пришли к выводу, что «социальные связи и поддержка как таковые… являются яркими показателями заболеваемости и смертности, независимо от связи с другими факторами риска»16.

Поэтому для взрослого человека регулирование биологического стресса зависит, с одной стороны, от тонкого баланса между социальной безопасностью и надежными взаимоотношениями, а с другой — от подлинной автономии. Все, что нарушает этот баланс, независимо от того, осознаёт это человек или нет, является источником стресса.

Рэйчел, у которой накануне Рош ха-Шана впервые произошло ревматоидное воспаление сустава, — худощавая женщина ростом 152 сантиметра. Сидя на диване в своей гостиной, она теряется на фоне гигантского плюшевого медведя, который находится рядом с ней. У нее голодный вид: она напоминает недокормленного и лишенного эмоционального общения недоношенного ребенка, что соответствует действительности.

«При рождении я захлебнулась амниотической жидкостью, которая заполнила мои легкие. Первые четыре недели своей жизни я провела в инкубаторе для новорожденных. В 1961 году еще не было известно, что находящимся в инкубаторе младенцам также требуется тактильный контакт. Поэтому в первый месяц жизни я получала одни тычки, толчки и уколы. Мама не приходила ко мне, ей нужно было заботиться о моем брате. Приходил ли мой отец… я не знаю».

Последствия эмоциональной и тактильной депривации, которые она ощущала на протяжении первого месяца жизни, можно было преодолеть, если бы после этого у Рэйчел сформировались теплые взаимоотношения с родителями, но этого не произошло. Почти с момента зачатия она потеряла цель своей жизни. Ее мать надеялась, что беременность поможет сохранить брак, но муж бросил ее еще до рождения Рэйчел. Можно представить, в каком состоянии пребывала ее мать, когда она осталась совсем одна и была вынуждена заботиться не только о маленьком ребенке, брате Рэйчел, но и о новорожденном младенце.

В подобных обстоятельствах потребность оправдывать свое существование стала для Рейчел второй натурой — это не является врожденной необходимостью. Ее главная проблема заключалась в том, что она постоянно боялась, что ее бросят: «Мне кажется, что если человек узнает меня получше, то он точно бросит меня», — говорит она. Рэйчел была поражена, когда в прошедшие рождественские праздники получила несколько приглашений от людей просто зайти в гости. У нее не укладывалось в голове, что кто-то хочет с ней встретиться, не ожидая ничего взамен.

Когда Рэйчел узнала, что у нее ревматоидный артрит, она начала посещать сеансы психотерапии. Благодаря этому она намного лучше, чем раньше, может понять, какие чувства испытывает, причем в любое время. Однако до сих пор ей с трудом удается распознать свой гнев. Обычно он появляется, когда она ощущает, что ее отвергают или унижают, например, когда мать недавно раскритиковала ее выбор психотерапевта: «Она не понимала, почему я трачу часть своего пособия по безработице на оплату сеансов психотерапии вместо того, чтобы обратиться к психиатру, посещение которого оплачивается за счет медицинской страховки. Я наконец-то нашла человека, с которым могу поговорить, а моя мать думает только о деньгах». И все же вместо того, чтобы спокойно заявить, что она сама принимает решение, как ей поступить, Рэйчел спорила и даже умоляла мать понять ее. В результате враждебных высказываний матери она неделю не могла ничего есть — в такой форме у нее выражается направленный на себя гнев.

Когда необходимо отстаивать свои права, Рэйчел проглатывает свой гнев и пытается оправдаться, чтобы задобрить человека или начать общение с целью убедить его «понять это». Эти усилия представляют собой автоматические реакции ранимого ребенка, который изо всех сил пытается соответствовать потребностям родителей. Тревожность и страх перед тем, что ее бросят, заставляют Рэйчел подавлять любые эмоции, из-за проявления которых от нее могут отвернуться окружающие.

Между прочим, домашняя крольчиха Рэйчел очень восприимчива к эмоциональному состоянию своей хозяйки. Когда Рэйчел злится, крольчиха просто не дается ей в руки. «Если я понимаю, что сержусь, то не трогаю ее. Если я злюсь, но не осознаю этого, она не дает даже дотронуться до себя — она будто говорит мне об этом. Я заглядываю внутрь себя и, конечно же, понимаю, что я на что-то злюсь». Несмотря на то что некоторым людям это может показаться странным, есть простое объяснение. Людей и их питомцев роднят общие структуры мозга, которые предшествовали развитию лобной коры головного мозга, которая отвечает у человека за речь и рациональное мышление. Животные и люди общаются благодаря похожим лимбическим системам — участкам мозга, которые отвечают за эмоции. В отличие от людей, животные очень восприимчивы к сигналам лимбического мозга — как собственного, так и своего хозяина. Крольчиха ощущает угрозу в бессознательном гневе Рэйчел.

Как получилось, что Рэйчел нужен кролик, чтобы понять, что она расстроена? Ответ прост — причина в выработанных в детстве условных рефлексах. Ни один младенец не рождается с предрасположенностью подавлять выражение своих эмоций. Совсем наоборот: когда вы пытаетесь заставить ребенка проглотить еду, которая ему не нравится, или побудить его просто открыть рот, когда он не хочет есть, — это подтверждает врожденную способность маленького человека сопротивляться принуждению и выражать свое недовольство. Тогда почему мы проглатываем еду, которую не хотим есть, или чувства, которые неприятны нашим родителям? Не в результате врожденной склонности, а из-за необходимости выжить.

Мы можем вспомнить лишь некоторые аспекты детских переживаний. Рэйчел, например, вспоминает чувство отчужденности и унижения — она испытывала их, когда на расстоянии следовала за своим отцом и братом, которые шли в обнимку. Она также знает историю своего рождения, правда, не может вспомнить все детали. Хотя даже без такой информации у нас есть безошибочное доказательство того, что она пережила в детстве: безнадежность относительно близких отношений; непрекращающиеся призывы к матери понять ее вопреки тому, что почти за сорок лет эти попытки ни к чему не привели; и использование кролика как датчика гнева. Эти модели поведения представляют собой чрезвычайно точную систему памяти, которая сформировалась в ее мозге на ранних этапах развития. Всю жизнь ее поведение подчинялось этой системе памяти, которая в конечном итоге подготовила почву для развития аутоиммунного заболевания.