– Я сам пока не знаю, - Герман вытащил телефон, потом подумал, положил в карман.
– Это из Института звонили. Там у нас есть свои люди, неопределённо добавил он, постаравшись сделать значительное лицо.

– Я там всех знаю, - старик фыркнул, - и кто ушёл, и кто остался. Никого у вас там нет... Для вашего дела требуется хоть какой-то идеализм, а Яковлев, прости Господи - скотина скотиной. За деньги он, конечно, маму продаст. А так, из абстрактного партиотизма... сам не ам и другим не дам.

– Тем не менее. У нас есть координаты оси потока. Из вычислительного центра.

– Из ве-це? Невозможно... Мне самому выдавали распечатки только в секретной комнате, с особистами... Это мне! А я был главным разработчиком системы!

– Аркадий Яковлевич, сейчас другие времена, - терпеливо принялся объяснять Герман.
– Сейчас всё это никого не интересует...

– Не интересует - так закрыли бы к чертям, - буркнул старик.
– Сколько всего уже позакрывали...

– Не так всё просто, - снова принялся за своё Герман.
– Это же бюрократия. Наша задача когда-то имела высший приоритет. В советское время, конечно. Сейчас это никому не нужно. Но такие вещи так просто не закрывают. Это же ответственность, а её никто на себя брать не будет. Они даже оставили какое-то финансирование. Маленькие деньги, конечно, но всё-таки.

– Кретины, - проворчал старик.
– Или они собираются нажимать на кнопку, и тогда надо поддерживать систему в готовности. Или не собираются, и тогда надо снимать спутник с орбиты. А так - ни два, ни полтора. Идиотизм какой-то.

– Ну да, идиотизм, - покорно согласился Герман.
– У нас сейчас смутное время. Конечно, те, которые сейчас наверху, на кнопку нажимать не станут. Скорее уж, вырвут кнопку с мясом. Судьба русского народа им, знаете ли, по барабану, а вот новой революции им совсем не нужно. Даже через двадцать-тридцать лет. Они собираются жировать на обломках страны, пока не кончится жир.

– Гера, только не надо меня потчевать передовицами из патриотических газетёнок. Мне недавно принесли что-то такое. Какой-то московский подмётный листок. Там ещё было что-то про жидомасонский заговор, и про жидов. Знаете, когда я вижу слово "жиды", напечатанное типографским шрифтом, меня начинает трясти... И если бы я не был православным христианином, не веровал бы в Господа нашего Иисуса Христа, я даже не знаю, чего бы я пожелал этим спасителям России... Ну, Бог им судья...

– Я в патриотические газеты не пишу, - огрызнулся Герман, - и с жидами бороться не собираюсь. Я хочу, спасти русский народ, извините за пафос...

– У русского народа уже есть спаситель. Господь Иисус Христос, владыка живота нашего. Другого спасителя не нужно. Уже искали других спасителей, и что нашли? Кровь, грязь, позор. Помнишь, у Волошина...

Герман деликатно кашлянул. Старик сделал вид, что не заметил.

– У Волошина, в стихах, к России обращение - "очнёшься пьяной по плечи в крови"... Воистину, поэт-пророк. Вот дал Господь дар человеку. Страшный дар, огненный... Но ты, Гера, не православный, да и не христианин даже. Ты, может, в науку веруешь, да и то не слишком. Ну и в этот самый русский народ. Дался он тебе... хотя с вашими такое бывает. Это очень типическая фигура: немец-славянофил. Так ты сам у народа спроси - хочет ли он, чтобы ты его спасал. И народ тебе ответит простым народным языком...

– Это уже, извините, демагогия, - занервничал Герман, - и вы это прекрасно знаете. В нынешнем состоянии народ не способен ничего хотеть. Идёт обскурация. Русская пассионарность на нуле, даже ниже нуля. Представьте себе: перед вами лежит умирающий. У вас в кармане шприц с лекарством, которое может его спасти. А вы стоите, слушаете его мычание и размышляете, хочет ли он жить.

– Плохая метафора... Шприц - он с разным бывает, так сказать, содержимым. Иногда, знаете ли, лучше от укольчика воздержаться...

Герман вспомнил Яну и её проблемы, нахмурился, потом медленно кивнул. Аркадий Яковлевич, приняв это за согласие, назидательно поднял палец:

– Народ переживает естественную стадию своей жизни. Усугублённую, как я уже сказал, многочисленными грехами молодости... Нам не новый пассионарный толчок нужен, а монастырь. На всю страну один большой монастырь. На хлебе и воде. И в сокрушении о грехах провести золотую осень свою...
– Шапиро чуть подвинулся вверх по подушке.

– Ну вот опять, Аркадий Яковлевич... Не будет никакого монастыря, вообще ничего не будет. Гумилёв ошибался насчёт "золотой осени". Будет кровь, хаос, мерзость. И пустая земля, на которой будут жить другие народы. Если вы нам не поможете, конечно.

Старик завозился под одеялом, устраиваясь поудобнее.

– Я был знаком с Лёвой Гумилёвым. Очень интересный человек, но совершенно глухой. Слушает только себя. А с православной точки зрения, слушающий только себя рано или поздно впадает в прелесть... То есть начинает слушать бесов. К тому же он был антисемит. Знаете, это очень страшно - интеллигентный, вежливый антисемит, обосновывающий свою ненависть к тебе специальным научным способом...
– старик снова взялся за стакан, недовольно хрюкнул, глотнул, с шумом втягивая воду.