– Не иначе, – говорит, – моя невестка в стихоплета влюбилась. Вон как на него глядит, словно поп на алтарь!

– С чего бы? – удивляюсь. – Если он в прежние времена ей не нужен был, так теперь, плешивый да беззубый, зачем бы сдался?

– Плохо ты, сынок, понимаешь бабье сердце, – качает головой матушка. – Но, однако ж, следи, как бы чего не вышло.

Стал я следить – и точно. Неспроста Селия на Жумса поглядывала. Да и он, как начинал про терновый венец любви читать, все время в ее сторону поворачивался.

Приступился я к жене, потребовал, чтобы не в свою очередь на площадь не ходила, а только по распорядку. Она в ответ говорит:

– Что вы от меня хотите? Я перед вами ни в чем не виновата, так могу в выходной день и про прекрасное послушать. Это, может быть, моя отдушина.

Хотел я ее поколотить для порядка, да только в то время чувствовал себя неважно из-за вялой болезни. «Бог с ней, – думаю. – Пускай себе слушает в отдушину, пока не забывается».

О городе нашем благодаря Жумсовым стихам распространилась слава как об очень культурном поселении. Вроде бы сам граф собирался лично представление посетить. Эти слухи очень взволновали Паратикомбера. Он на прибытие сиятельной особы сильно надеялся: «Вот уж кто поймет мое искусство по-настоящему!» Однако граф так и не приехал, зато послал городу в дар красивую доску с золоченой надписью.

Ни денег, ни привилегий к доске не прилагалось, но Паратикомбер после награды очень возгордился. «Кроме вас, дуболомов, – говорил он, – есть еще благородные люди, которые кое-что понимают в поэзии».

Слушать такие слова было обидно. Мало того что отец Эколампадий каждое воскресенье обличал нас в грехах, так теперь еще и Паратикомбер обзываться начал. Вот однажды кто-то возьми да и ответь Жумсу:

– Раз мы дуболомы, так чего ж ты среди нас зря страдаешь?! Вот и пошел бы к графу! Там бы тебе небось обрадовались, как гусю на Рождество!

– Давно бы уж пошел, – огрызнулся Жумс, – да только у высокой публики принято, чтобы стихи читали под музыку, а в этом городишке никто даже в бубен стучать не умеет. Если был бы со мной подходящий музыкант, я бы тут ни дня не остался и давно бы уже прославился.

Эти слова всем запали в самое сердце. Что же, выходит, если найти Жумсу музыканта, то он уберется из города и на представлениях сидеть не надо будет?

Начали размышлять насчет музыканта, да только где ж его возьмешь? Среди наших, понятно, никто умениями по этой части похвастаться не мог, а пришлых звать – дело ненадежное. Они, наверное, долго Жумсовых балланд не выдержат и сбегут с деньгами, потому как у них привычки нет.

Тут папаша Хемберменбер говорит:

– Пускай мой зятек на какой-нибудь музыке играть выучится и проваливает к графу вместе с Бешеным Жумсом!

Я как это услышал, очень удивился:

– С чего это? Вы сами-то посудите, какой из меня музыкант?!

– А с того, – отвечает артельный старшина, – что ты всю эту канитель начал – ты и распутывай! Кто, скажи-ка, первым предложил Жумсу на стихи скидываться?! Кроме того, ты человек во всем городе для работы самый бесполезный, значит, если отлучишься на месяц-другой, дело особо не пострадает.

А народу только и надо, что крайнего найти.

– Конечно! – загалдели все. – Пусть малахольный в музыканты идет! Кому еще идти, как не ему?!

Я отбрехивался, как мог, а потом думаю: «И черт с вами! Смотаюсь в музыканты туда и обратно, пристрою Жумса к графскому двору, а там улизну потихоньку». К тому же у меня в этом деле и свой резон имелся – Бешеного подальше от Селии спровадить.

– Хорошо, – говорю. – Согласен. Только на какой же музыке мне играть?

И в самом деле, во всем Новом городе подходящего снаряжения и близко не имелось.

Что ж, выдали мне сколько-то денег из общественной казны и решили отправить с ближайшим плотом в соседний город, чтобы я там инструментом обзавелся да заодно разузнал, как на нем играют.

Надо сказать, тот год вышел сырой, неурожайный, и цены на хлеб стояли высоко. Наши, понятно, дорого покупать не любили и ждали до последнего – вдруг что изменится. Когда мука в амбарах поиздержалась, пришлось, конечно, снаряжать закупщиков, чтобы взяли хлеб, почем отпускают. На это дело вызвался папаша Хемберменбер, и мне выходило отправляться в путь вместе с ним.

Попрощался я с матушкой, грозно зыркнул на жену, чтобы не баловала во время отъезда, и погрузился на плот. Там уже папаша Хемберменбер меня поджидал. Ему предстояло добраться вниз по реке до самого устья, по дороге выяснить, где мука подешевле, а после сдать лес на верфи и подрядить корабль, чтобы закупить и доставить хлеб. Я же должен был раньше сойти и заняться своим делом.

Так или иначе добрались мы до ближайшего города. Слез я с плота, а папаша Хемберменбер мне говорит:

– Мы обратной дорогой будем не более чем через месяц. Если не хочешь здесь застрять, должен до этого срока управиться.