18.22

Огник

Одному из дома выходить нельзя.

За это мама так накажет, что… Представить боязно. Лёша как-то вышел во двор без спроса на чуть-чуть. Потом мама его за руку волокла, он думал, сломается, плакал. А она еще и об диван его швырнула. Огник отпружинил и свалился на пол, головой стукнулся. Серебряные звездочки увидел – как на небе…

Минут двадцать он любовался через мутное стекло предбанника, как искры разрисовывают ночь стеблями причудливых растений и бутонами ярких цветов, как радостно танцует веселое зарево, и понимал, что остаться дома не сможет.

В голову просачивался чужой и незнакомый, но ровный, успокаивающий, на одной ноте, голос. Сначала потрескивание и шуршание – так сырые дрова в костре не могут свыкнуться, что скоро сгорят. Потом звук сложился в песню – нечеловеческую, очень старую, древнее любого из людских языков.

Лёша, сам не зная как, догадался, что это голос огня и что обращается он к нему. К нему одному.

– Иди ко мне, малыш, иди скорее! – пел огонь. – Будем танцевать вместе!

Огник решил, что если ненадолго сгонять на пожар, то мама не узнает. Она же спит!

Он с трудом отворил тугой шпингалет, поежился от ледяного ветра, ворвавшегося в теплые сени, и как был, во фланелевых штанишках и майке с Крошем из Смешариков, в тапочках на босу ногу, побежал по пожухшей траве туда, где его ждали.

19.15

Комиссаров

Комиссар потер задубевшие руки. Пальцы мерзли, защита не спасала. Посмотрел на огонь, который сейчас проливал его сменщик Сергей, на телефон, по которому звонил заму шефа. Пространство двоилось и троилось. В ушах звенело.

Виктор никогда не сталкивался со сверхъестественным. Рационалист до мозга костей, человек волевой и упрямый, он не одобрял сослуживцев, крестящихся перед выездом, не ходил в церковь даже по большим праздникам и, несмотря на любовь к чтению, терпеть не мог мистических романов. Их авторы мозги людям пудрят, а сами небось только успевают гонорары считать.

Поэтому строгий разум Комиссарова наотрез отказывался принять то, что объяснения не имело и в рамки обыденного не вмещалось. Вообще ни в какие координаты не вписывалось.

Он совершенно точно своими глазами видел в камышах огненного человечка. Тот кружился в оранжевом вареве из всполохов, размахивал руками и взбрыкивал ногами, тряс головенкой и прыгал – вбок, дальше, еще дальше. Сухие стебли от прикосновений вспыхивали бенгальскими огнями, а человечек хлопал в ладоши и танцевал еще яростнее, еще энергичнее.

В памяти возникла сказка из детства – «Огневушка-поскакушка». О чем она, Комиссаров не припоминал, давно было, но название удивительно подходило этому странному созданию.

Комиссар служил в пожарке с той поры, как окончил вуз, тушил в самых экстремальных условиях здания любого калибра – от времянок до многоэтажек, но с такой дьявольщиной никогда не встречался. Даже не слышал. А услышал бы, не поверил.

Вдоль дороги, за которой до края горизонта простирались плавни, сейчас стояло шесть экипажей. За каждым условно закрепили участок. Помогали местные – лопатами делали земляные валы. Но получалось плохо – почва замерзла, еле поддавалась. Сзади была заправка. Если рванет, испепелит Чембурку к чертям. Потому стояли намертво.

Огневичок поплясал и скрылся из виду, Комиссара сменил напарник, и тот ничего необычного не видел. Стоял и поливал.

А может, и не было огненного человечка?

Но трепыхающееся, как бабочка в стеклянной банке, сердце подсказывало: был.

18.33

Огник

Шум стоял такой, что Лёша подумал: оглохнет.

Ветер выл сердито, злобно. В его рев вклинивались сирены подъезжающих пожарных машин и звенящие, полные отчаяния птичьи крики. Воздух напряженно дрожал, словно внутренности огромной волынки.

Порывы валили с ног – тельце тощее, кожа да кости. Но Лёша упорно прорезал северняк насквозь. Он перебежал через асфальтовую дорогу, угодил носком тапки в выбоину, упал и скатился с гравийной насыпи в траву возле плавней. Поднялся и стал продираться через камыши.

Под ногами хлюпало, ступни уползали в ледяную жижу, но неглубоко. Слишком легкий, чтобы провалиться, он шел и шел, ближе и ближе к пожару.

Что-то внизу дернулось, полоснуло по щиколотке – мышь укусила. Грызуны бежали толпой, очнувшись от спячки. По бугоркам слежавшейся травы шебуршали шевелящимся ковром насекомые. Сухие острые листья секли, стесывали кожу, но Лёша не думал, как рассердится мама, когда увидит его, вернувшегося с грязнющими окровавленными коленями, остывшего, как мороженое, под свирепым натиском ветра.