Этот «концерт» длился до тех пор, пока сиделке не надоело. Людмила сидела в коляске и спокойно смотрела на выкрутасы Натальи.

– И ведь тогда еще была человеком. А потом кем стала? Нос задрала, даже перестала приезжать, – сиделка всплеснула руками, вспомнив, что не налила в стакан воды.

Убежав на кухню и вернувшись с полным стаканом, она продолжила припоминать Людмиле прошлое.

– Наташка, иди к черту, дурочка! Надоела! – неожиданно выпалила судья Громова.

Наталья побледнела, замерла на месте и стакан с водой непроизвольно выпал у нее из рук.

Раздался звон стекла, и пол тут же оказался усеян мелкими осколками. Но не это интересовало Наталью, а совсем другое.

– Ты…ты что же говорить можешь? – сдавленным голосом, не веря своим ушам, спросила она.

– Могу! Ты же любого вынудишь! Я столько времени молчала. Никто не мог меня вывести из себя, даже Климова. А ты смогла, кобра, твою мать! – чертыхнулась Людмила, раскаиваясь, что сорвалась.

– Вот это поворот, – Наталья присела на корточки напротив Громовой. – Ты и ходишь тоже, наверное, можешь? К чему тогда весь этот концерт?

– Ходить не могу. С позвоночником что-то. Упражнения нужно всякие делать. Но мне нужен был тот, кому я могла бы довериться. Кто бы мог помочь мне начать ходить.

– И с чего это вдруг стала я? – ухмыльнулась Наталья. – Не помню, чтобы мы с тобой были подружками. И на это, Людочка, врачи есть.

– Ага, хочешь, чтобы они сыну проболтались? – Людмила недовольно закатила кверху глаза.

– А я, значит, не скажу? – Наталья скрестила на груди руки.

По тону сиделки Людмила поняла, к чему та клонит. Она надменно скривила губы:

– Сколько ты хочешь свое за молчание?

– Ты мне еще за полгода должна, не забывай, – подбоченилась Наталья, напомнив о должке.

– Помоги мне сначала на ноги встать. Из этой коляски я тебе точно ничем не помогу, – судья Громова недовольно прищурила глаза. – Сколько?

– Потом я тебе счет предъявлю, не переживай!

– В рамках разумного, надеюсь, – не забыла уточнить судья Громова.

– Не переживай. Ты потянешь, – Наталья отправилась на кухню за совком и ведром.

Нужно было убрать с пола разбитый стакан. Пока женщина убирала, Громова по несколько раз повторяла ей одно и то же:

– Никто не должен знать о том, что я разговариваю, поняла? Особенно, мой сын!

Сбрасывая с совка в ведро осколки, Наталья проворчала:

– Я все поняла, не тупая. По сто раз не нужно повторять. А таблетки тебе давать?

– Да, они не повредят.

– А скажи мне, Людка, как ты застрелиться осмелилась? – Наталья застыла с совком в руке.

– Я тебе не Людка, мы на одной площади пирогами не торговали, поняла? И когда это ты мне «тыкать» стала? – грозно осекла сиделку судья Громова.

Наталья плотно сжала губы от недовольства, но возразить Людмиле не решилась.

– Дрянь одна меня довела: зечка. Сына моего окрутила. Тварина. Вот я и схватилась за пистолет. Убить ее хотела.

– А выстрелила в себя? Перепутала что ли? – Наталья зашлась громким безудержным хохотом.

– Очень смешно! Я чуть не умерла. Три месяца в коме лежала. Благо, все хорошо, ходить пока не могу только, – Людмила попыталась подняться в коляске, но не смогла. – Вот ты мне и должна помочь.

– А зечка эта твоя где? Не вижу я ее что-то здесь.

– Ушла. Вещички собрала и ушла. Надеюсь, навсегда. Сейчас ходить начну, я у нее внучку отберу, – поделилась своими планами на жизнь судья Громова.

– А сын-то почему не должен знать о том, что ты говоришь? – решила уточнить Наталья.

– По кочану! Так я хоть могу им манипулировать, а то он сам не понимает, на какое дно его тянет эта зечка. А узнает, еще к этой гадине уйдет. Все, кончай с вопросами. Лучше достань мне телефон. Надо сделать парочку звонков.

– Деньги? – Наталья протянула ладонь.

– Я же сказала, что все отдам с лихвой! – возмутилась судья.

– Думаешь, у меня есть лишние деньги?

– Тебе мой сын в первый же день отдал пятьдесят тысяч, поэтому деньги у тебя точно есть, – уверенно заявила судья. – Я отдам! Потом!

Наталья пару секунд покривила лицо, но ей ничего не оставалось, как сказать согласиться.

Людмила с облегчением вздохнула. Как же ей надоело молчать! Как же ей хотелось просто с кем-нибудь поговорить!

А раньше даже сама с собой она не могла вслух порассуждать, боясь, что ее услышит Климова.