Шрифт:
Бутерброд
Часто во время обеда устраивали нам учебные тревоги.
Только сядешь обедать — тревога.
И бежишь тогда скорее из столовой к пирамиде с оружием, садишься в машину, и везут тебя к месту учебного боя.
Тревога, конечно, интересно, но вот только скучали мы по оставленному супу и по вкусному запаху несъеденных котлет.
Тогда некоторые стали делать так: съедали немедленно сахар, хлеб, котлеты и уже спокойно ждали тревогу.
А тревоги нет.
И приходилось им есть суп без хлеба, кашу — без котлет, чай — без сахара. Хитро придумано, но не очень вкусно.
И вот однажды приходим мы обедать, смотрим — Ваня Дудкин начинает со своим хлебом какие-то странные штуки делать: выковыривает в одном куске ямку и кладет туда котлету, выковыривает в другом куске три ямки и кладет туда квадратик масла и два куска сахару. Складывает оба куска хлеба вместе — и получается странный такой бутерброд.
Только мы хотели спросить: «Ваня, а что это ты делаешь?» — как заиграли тревогу.
Бросили мы ложки-вилки, помчались из столовой.
Садимся в машины. Едем.
Говорим о супе.
Вспоминаем о котлетах.
Хочется есть.
Вдруг видим — вынимает Ваня свой странный бутерброд и говорит:
— Кто хочет?
Конечно, все хотят, что тут спрашивать.
Съели мы все вместе Ванин кусок хлеба с котлетой, а потом Ванин кусок хлеба с сахаром и маслом.
Закурили.
Володя Московский говорит:
— Ты прости меня, Ваня, но я должен тебе прямо сказать: ты — великий человек!
— Изобретатель! — уточняет маленький энергичный Пистолетов. — Десантникам никогда такого не изобрести.
А Ваня улыбается: доволен, что изобрел бутерброд, который поможет нам, если случится еще раз тревога.
Происшествие на четвертом посту
Но не думайте, что с Ваней Дудкиным никаких неприятных происшествий не было. Были. Например, на четвертом посту.
Нельзя сказать, что это был самый важный и ответственный пост. Ваня охранял, по правде сказать, подушки и валенки, которые лежали в складе, огурцы с помидорами, а также капусту и еще — старенький фанерный истребитель, который неизвестно когда и почему попал на четвертый пост и был врыт по самые крылья в землю.
Но пост есть пост. Поставили — охраняй.
И Ваня охранял. Сначала проверил, все ли в порядке, хорошо ли растут на грядках огурцы, а потом стал рассматривать самолет: латаные крылья, которые побывали не в одном воздушном бою, облупленные бока, красные звездочки.
И стало Ване грустно за самолет: стоит он, всеми забытый, на четвертом посту, и окружают его валенки, редис и морковка, и никогда не подняться ему в воздух, никогда не заберется в его кабину боевой военный летчик и не возьмется за штурвал, и никогда механик не будет готовить этот самолет к боевому вылету…
А самолет стоял и, даже врытый в землю, казался стремительным, и будто летчик с механиком на секунду отошли куда-то в сторону покурить.
И тут Ваня подумал: «Так и отслужу я армию и не узнаю, что чувствует летчик, когда сидит в кабине самолета и держит штурвал. Махнуть бы на все рукой, залезть в кабину, надвинуть поплотнее пилотку, чтоб ветром не сдуло, и — фьють! Помашу сначала крыльями над своим домом — мама выскочит на крыльцо, крикнет: «Куда ты, Ваня?» — «Воевать, мама!» Пролечу на бреющем над всей деревней и — в бой. И еще долго будут говорить, как я прилетал на своем самолете…»
И вдруг Ваня и правда почувствовал себя настоящим летчиком.
Легко, будто делал это всю жизнь, вскочил в кабину самолета, дал газ, и вот уже несется его верная машина в бой, а против нее — три одинаковых фашистских истребителя. И сошелся Ваня Дудкин с ними в неравном воздушном бою… Вот один фашист отвалил в сторону — дымит, черный шлейф за ним тянется… вот другой… вот третий… Выиграл этот неравный воздушный бой Иван Дудкин, и когда счастливый возвращался на базу, окликнул его начальник караула — наш сержант:
— Далеко ли собрались лететь, часовой Дудкин?
Смотрит Ваня, сидит он в самолете, самолет по-прежнему врыт в землю, а около самолета стоит сержант и осуждающе на Ваню смотрит.
Ваня говорит:
— Виноват, товарищ сержант! Больше этого никогда не повторится.
Но все равно его наказали. И хотя нам всем интересно было бы посидеть в боевом самолете, понимали мы: нарушил Ваня свой долг, забыл о том, что он часовой, а не летчик, и кто угодно мог пробраться на четвертый пост, — Ваня ведь ничего-ничего не слышал.