Впрочем, как ни странно, далее пошли хорошие вести, а было их, к слову, ровно 3. Первая — ко мне пришло из Египта долгожданное подкрепление в лице 3 000 фалангитов, 5 000 наёмников, 400 всадников и значительный парк осадных орудий. Вторая — не меня одного предали.

Предали и Антигона. Кто? Ну, Антигона предал Деметрий из Фароса, фактический правитель Иллирийского царства. Поняв, что последний находится в уязвлённой позиции, он, вместе со своим войском, покинул его, а затем вернулся в собственное царство, считая, что последнее нуждается в защите от меня.

К счастью, мне удалось договориться с ним после того, как мой флот разгромил его флот в окрестностях Кефалонии. Договорился я с ним, к слову, на весьма выгодных условиях. В обмен на внутриполитическую поддержку, последний согласился на становление моей марионеткой. Сохраняя широкую автономию, он при этом лишался самостоятельности во внешней политике, а также соглашался ежегодно поставлять в моё войско определённый контингент иллирийских воинов.

Ну и, наконец, последняя, третья счастливая весть — Антиох, новоиспечённый правитель Селевкидской империи, как и ожидалось, оказался занят усмирением своих восточных и анатолийских провинций. То есть, не мог помочь Антигону флотом или армией. Пожалуй, стоит отметить, что это было самой приятной новостью.

Впрочем, времени радоваться и горевать по поводу новостей у меня не было. Оставив с собой всю конницу и 3 000 фалангитов, я отправил остальную часть войска к Пелле, на объединение с подкреплением, а сам, собственно, принялся за усмирение Пеонии.

Как ни странно, у меня не было времени на сюсюканье с последними, поэтому мне пришлось отказаться от мягкой политики. Собственно, да и необходимости в ней особой не было — я хотел надолго усмирить свои рубежи, а потому приступил к самым жёстким и жестоким мерам по усмирению столь непокорной провинции.

Разбив слабый отряд восставших, я, ощутив свою полную безнаказанность и непобедимость, разбил свою конницу на небольшие отряды, а отряд в 3 000 фалангитов отправил на осаду крупнейшего города Пеонии, Вилазоры, который, по совместительству, также был и ключевой стратегической точкой, так как от его обладание позволяло мне контролировать вторжения дарданцев в Пеонию, ведь Вилазора полностью контролировала рядом расположенную долину, которая, в свою очередь, была единственным путём для дарданцев попасть в Пеонию и внутренние регионы Македонии.

Вышеупомянутые небольшие кавалерийские отряды я рассеял по всей Пеонии, чтобы мой террор охватил весь регион. Как и ожидалось, несмотря на географическое неудобство, мобильные конные отряды без проблем охватили весь регион, подвергнув его массовому террору. Грабежи, мародёрство, убийства, поджоги, взятие в рабство — они не щадили на саму Пеонию, ни её жителей, которые сполна заплатили за свой предательство.

Разумеется, это более чем убедительно воздействовало на последних, так что, устрашённые в достаточной степени, они тут же пришли к подчинению. Тем более, что к тому моменту отряд в 3 000 фалангитов под командованием талантливого полководца, Кратера, сумел взять штурмом Вилазору, подвергнув последнюю полному разграблению и истреблению.

Таким образом, в течение всего 1 недели я замирил, хотя и не подчинил, всю Пеонию. Разместив 3 000 фалангитов в разграбленной и полуразрушенной Вилазоре в качестве гарнизона, я, прежде переселив всех захваченных рабов в оную и принудив их, а также местных, приступить к её ремонту и укреплению, отправился со своей конницей к войску.

Отправившись из Вилазоры в Пеллу, я, совершив со своей конницей марш-бросок, оказался в столице Македонии в кратчайшие сроки. К счастью, там меня уже ждало войско, отдохнувшее и получившее подкрепления. Ну, а себе я отдыху не давал — не теряя и минуты, я снова с конницей бросился к самой границе с Фракией, где обнаружил бесчинствующих спартанцев.

Не решившись атаковать плотные порядки спартанцев, уже ожидавших меня, я отступил от них на расстояние в 1 дневной переход, после чего устроил там же лагерь и стал дожидаться основных сил. Впрочем, спартанцы не стали отпускать меня так просто — замирившись с фракийцами, они объединились с последними, после чего стали наступать в моём направлении.

Застигнув меня врасплох, они сумели прорваться к самым воротам, где началась самая настоящая кровавая баня. К счастью, и здесь я сумел обратить ситуацию в свою пользу — спешив своих верных "рыцарей", прекрасно обученных солдат и, по совместительству, закалённых в боях ветеранов, я сумел переломить исход битвы у ворот. Мощное подкрепление в лице 600 закалённых ветеранов, закованных в сталь, и здесь сыграло решающее значение.

Приободрённые, мои верные солдаты, превосходившее противника выучкой, опытом и вооружением, перевернули ход сражения. Оттеснив врага за ворота, они погнали его вниз по склону, пока остальная часть лагеря, пробуждённая битвой, спешно садилась на коней и, сгорая от праведного гнева, желала отомстить вражине за подобную наглость.

Эскадрон за эскадроном, они буквально вылетали из лагеря, будто на крыльях самого Пегаса, после чего обрушивались на врага, раз за разом, с флангов. Враг, до тех пор отступавший хоть сколько-нибудь организованно, теперь просто покатился, будто лавиной, по склону.