— Никогда, никогда за всю свою жизнь я не чувствовал никакого веления, — Эстос отказывался в это верить. — Ничего даже близкого к этому…

— Потому что не знал, что можешь… И это не приходит так просто. Сейчас, как бы ты ни старался, у тебе не пол…

— Этого не может быть! — Эстос схватился за руку бесчувственную Альды и сплёл свои пальцы с её. — Если бы через таких, как мы, говорил бог, то разве Двор Жизни не искал бы на…

— Ты сомневаешься в моих словах? — жрец говорил тихо, но голос его почему-то грохотал в ушах Эстоса, как гром. — Двор Жизни предал вас.

— Предал? Как это понимать? Зачем им делать это?

— За тем, что у жрецов есть власть, и они не хотят ей делиться. Храм — то же самое, что колдовской дом, у него есть цели, есть друзья и есть враги. Они годами ведут свою игру, жрицами становятся дочери великих колдунов, а жрецами — сыновья королей, а потом, представь, вдруг находят назначенных: сына рыбака и торговку овощами. И что, теперь они должны стать верховными жрецом и жрицей? Да ни за что. Не прошло и двухсот лет, как назначенных превратили в украшения при храме, предпочли забыть, что через них могут говорить боги, и держали во внутренних покоях, как овец в загонах. Даже убивали, когда те становились уж слишком неудобными. Когда-то, когда Карталь был маленьким, а на левом берегу стояла лишь горстка лачуг, жрецы Двора Жизни каждый год обходили все улицы и дома в поисках назначенных и приводили их в храм. Потом они стали искать их всё реже и реже, раз в три года, раз в пять. А потом и вовсе перестали, говоря, что если в том будет нужна, они будут найдены. Никому в этом городе не нужны божественные откровения. Ты глупец, если думаешь иначе.

— Мне они тоже не нужны! — Эстос смотрел прямо в глаза жреца, хотя это было невероятно тяжело. — Я не хочу быть связан ни с одним из дворов, ни с одним из домов! Я… Мы хотим… просто жить, быть вместе, не мучиться от клятв, которые мы даже не выбирали!

— Я не в силах освободить вас от принесённых клятв, — сказал жрец. — Могу лишь связать новой, как она просила.

— Тогда разбуди её и сделай это.

— Разбуди ты, — произнёс жрец странным, испытующим тоном, словно они сейчас играли в какую-то игру.

Эстос сжал чуть сильнее руку Альды, потряс её за плечо — у неё даже веки не дрогнули. Он понимал, что трясти её сейчас бесполезно: это был не сон, не забытье, а нечто другое. Она как будто была отделена от мира живых невидимой преградой — и с той стороны не слышала ничего.

Но его — услышит! Эстос был уверен.

— Альда, — позвал он. — Альда, прошу тебя!

Жрец смотрел на них с равнодушным интересом — как на двух жуков, которые не могут вскарабкаться на лист.

Эстос звал, пытался прорваться к любимой женщине через сверхъестественную, непостигаемую разумом пелену и впервые по-настоящему чувствовал их с Альдой связь. Не ту, что ощущают любовники, а ту, что протянули меж ними звёзды. Он умирал от её нехватки, но осознавал лишь это мучительное отсутствие, не понимая, чего ему не хватает. Теперь он сумел распознать эту связь, как распознавал наложенные на людей чары, только это было нечто гораздо более сложное, важное и древнее.

И это значило, что его чувства к Альде были действительно чувствами к Альде, он любил её так, как все прочие мужчины любят женщин, а не под воздействием судьбы, колдовства или клятвы. Он впервые сумел ощутить их связь только сейчас, а Альду любил давно, с того самого момента, как проснулся в своей постели, не понимая, почему больше не чувствует боли, а рядом была она. А может быть, даже раньше, в тот миг, когда нашёл её на заднем дворе «Кошачьего сердца». Или ещё раньше — ведь для чего-то он пошёл на тот двор её искать…

Альда открыла глаза. Её взгляд был удивительно спокойным и ясным, словно она всё это время была здесь, с ними, в сознании.

— Всё прошло? — спросил Эстос. — Лучше пока не двигайся…

— Я опять была в обмороке? Долго я тут пролежала? — Альда высвободилась из рук Эстоса и села рядом, собранная, прямая. — Кажется, что очень-очень долго.

— День, два, три… — пробормотал верховный жрец, а потом громко и отчётливо произнёс, повернувшись к Эстосу: — Мне нужна твоя кровь.

Эстос потянулся за кинжалом, но жрец вдруг вытянулся вперёд и взял Эстоса за руку. Его прикосновение не было неприятным или пугающим, просто каким-то до крайности неловким, как будто пальцы его плохо слушались.

Когда жрец разжал руку, вся его ладонь была в крови — при том, что на запястье Эстоса не осталось ни царапины. Эстоса, третьего господина Соколиного дома, трудно было удивить колдовскими штучками, но сейчас он был изумлён.

Жрец так и держал свою ладонь раскрытой, и Альда — словно опять всё зная, всё понимая, — протянула ему руку. Пальцы жреца крепко сжали её запястье.

Мгновение ничего не происходило, но потом Альда распахнула глаза, как будто от боли. Жрец тут же её отпустил.

Его рука оставила на запястье Альды красный узор, точно выжженный огнём.

Когда они вышли из храма на верхнюю ступень, Альде сделалось так плохо, что она едва удержалась на ногах. Видимо, клятва что-то поменяла в ней, и теперь Альда узнала, что чувствовали те, кто поднимался сюда без дозволения… Необъяснимый страх и отвращение к храму, к каждому камню в его стене, сильное до тошноты. Альда готова была спрыгнуть со стены, лишь бы это прекратилось.

Эстос, тоже побледневший, стискивающий зубы, держал её за руку и уверенно тянул туда, где можно было спуститься вниз без риска свернуть себе шею.