За то время, которое Виноградов с Литвинчуком провели в ресторане, уже сменилось несколько посетителей. Расстояние между столиками здесь было довольно приличное, но беглый офицер ФСБ тем не менее понизил голос:

— Представляешь? В течение нескольких десятилетий этот человек каждое утро прослушивал по радио или просматривал по телевизору выпуск новостей, читал газету — и, убедившись, что война еще не объявлена, отправлялся по своим делам… А потом, каждый вечер субботы, понедельника или, скажем, среды, в условленное время он в течение четверти часа ожидал у телефона, — вот, собственно, и вся работа.

— Продолжай. — Виноградов с тревогой разглядел в серых, запавших глазах собеседника отблески медных фанфар и автоматных очередей. Такие глаза бывают иногда у очень взрослых мальчиков, не наигравшихся в свое время в войну и в солдатики.

— Со времени закладки лондонской мины прошло пятьдесят с лишним лет — никто из тех, кто готовил «грязную» бомбу, даже не надеялся, что ждать взрыва придется так долго! Не стало великой и могучей страны, которая готовилась к атомной войне, изменилась политическая картина мира, появились новые угрозы и новые вызовы, как теперь принято выражаться… Сам ядерный заряд не просто морально устарел — некоторые его узлы за эти годы вполне могли выйти из строя, и, чисто теоретически, возникла реальная опасность незапланированной детонации или радиоактивной утечки. Но ведь и это не самое главное, верно?

— Что ты имеешь в виду?

— Ничего особенного, кроме того, что эта чертова бомба из прошлого угрожает теперь не только Великобритании, но и вашей так называемой новой России.

— Чем это, интересно?

— Представляешь, какой поднимется шум и скандал, если ее обнаружит лондонская полиция? Да еще перед выборами?

— Даже не представляю, — почти не покривив душой, ответил Виноградов.

— А вот товарищ Генерал — представляет… — Литвинчук понизил голос почти до шепота. — Перестройка, разоружение, мирное сосуществование, партнерство с НАТО во имя мира, всякие там саммиты «большой восьмерки», единое европейское экономическое пространство — это, значит, все лишь на словах? А на деле получается, что вероломные и коварные русские все это время держали атомный камень за пазухой? Причем даже не у себя за пазухой, а у доверчивых англичан! Ведь никто же на Западе никогда не поверит, что наши геройские Штирлицы просто-напросто потеряли следы своей собственной бомбы…

— Как это — потеряли?

— Не важно, — отмахнулся Литвинчук. — Может, еще по одной? По последней?

Зачастую по тому, о чем врет или просто умалчивает собеседник, намного проще докопаться до реального положения вещей. Поэтому Виноградов только пожал плечами:

— Закусывать нечем.

— Мы чаю закажем, чтобы запивать. — Литвинчук в очередной раз обернулся к официанту: — Иди сюда, мистер!

Водку пода пи в рюмках, а чай официант разлил по чашкам: сначала немного холодного молока, а потом уже — душистую и крепкую индийскую заварку. Лимон и сахар были принесены отдельно, и добавлять ил следовало по вкусу.

— Ерунда какая-то, — нахмурился Владимир Александрович. — Чтобы при нашей бюрократии в архивах советской разведки потерялись документы подобного рода…

— Во-первых, материалы по проекту «Полоний» никогда не сдавались в архив КГБ. Дела подобной категории хранили в особом порядке, непосредственно в Политбюро. А во-вторых… — Литвинчук привычно поднял рюмку. — Во-вторых, давай пока лучше не будем об этом.

— Ладно. Если все, что рассказано, правда — от кого ты-то мог об этом узнать?

— Не важно. Пусть это будет моей маленькой тайной. Теперь за что? За прекрасных дам?

— Давай, за наших женщин…

Выпили. После спиртного даже чай с молоком, по-английски, показался Виноградову на вкус не таким уж и противным.

— У тебя есть какие-то доказательства?

— Ну, хотя бы то, что мы с тобой сейчас здесь сидим — и водку трескаем.

Это был серьезный аргумент. Сам Виноградов к рассказу беглого контрразведчика мог относиться как угодно, но то, что сам Генерал без промедления воспринял озвученное Литвинчуком в телефонном разговоре сочетание слов «Полоний» и «Лондон» как прямую и непосредственную угрозу государственной безопасности, уже само по себе говорило о многом.

— Что ты предлагаешь?

— Я могу назвать точный адрес в Лондоне, где спрятана бомба. А также нынешнюю фамилию и имя советского агента, который за ней присматривает…

— И чего ты хочешь?

Вполне можно было предположить, что Алексей Литвинчук попросит взамен своей информации, к примеру, прекращение всех возбужденных в отношении него российской прокуратурой уголовных дел, помилование, разрешение вернуться на Родину и еще что-нибудь подобное, в романтическом духе.

Однако все оказалось вполне современно и просто: — Денег, разумеется.

— Сколько?

— Я же сказал: тридцать миллионов долларов. — Очевидно, Литвинчук давно уже подготовился к произнести именно эту сумму. — Миллион — тебе.

— Миллион долларов? — поднял брови Владимир.

— Можно будет перевести их в евро или в рубли, если хочешь…

— Интересное предложение.

— Только не надо изображать оскорбленную девственность, ладно? Помнишь, как нас учили на лекциях по политэкономии: любой труд должен быть оплачен! А Контора вряд ли выплатит тебе за спасение человечества что-нибудь еще, кроме командировочных и премии в размере месячного должностного оклада.