— Эм… в холодильнике, — ответила я.

Макс поднялся с места и достал бутылку из холодильника.

— Глупышка, — рассмеялся он. — Тёплым, бренди гораздо вкуснее.

Я смутилась. Откуда мне было знать? Макс достал из шкафа два стакана.

— Выпьешь со мной? — спросил он.

Я замялась с ответом.

— Ой, да брось! Давай по чуть-чуть, для связи слов в предложениях. Я уже уяснил, что ты не слишком разговорчива, — уговаривал Макс. — В Грузии детям с 10–11 лет разрешают пить вино, — сказал Макс, наполняя бокалы почти доверху.

— Я уже не ребёнок, — обиженно сообщила я. — Я уже совершеннолетняя.

— О! Ты перестала быть малолеткой? Поздравляю! — усмехнулся Макс. — Ну, с новосельем! — произнес он тост.

Мы выпили, и некоторое время молчали, занятые едой. Макс ел, как на приёме во дворце. Я впервые ужинала с человеком, который сидя на обычной кухне, вёл себя так высокомерно. Медленно, тщательно пережёвывая каждый кусочек, он держал спину прямо, а голову высоко, немного вскинув подбородок. Движения его рук, были ленивы и грациозны. Разве этот парень только что хватал руками оладьи? Мне стало немного неудобно за своё поведение. Я всегда ела, как дикарка, быстро, набивая едой полный рот, и с таким аппетитом, будто у меня не было во рту ни кроши несколько дней, но большой неловкости я не почувствовала. Напротив, в обществе Макса я чувствовала себя уютно и раскованно. Он на каком-то ментальном уровне располагал к себе.

— Как прошёл день? — первым нарушил молчание Макс.

— Хорошо, — ответила я. — Устала только, и мне бы пароль от вайфая не помешал. А твой?

— Тоже устал. Работы сегодня было просто море.

— Я вот тоже думаю себе работу подыскать.

— Хочешь, пойдём к нам, — предложил Макс.

— Ну не знаю… — неуверенно протянула я. — Мне кажется, я не справлюсь.

— Ну, хоть попробуй. Работа не сложная, платят нормально, чаевые хорошие, главное не тупить. Ты умная, быстро въедешь. И с учёбой можно совмещать. У нас много студентов работает, — уговаривал меня Макс.

От того, что он назвал меня умной, я снова засмущалась. Было приятно услышать это от него.

— Думаю, было бы чудесно! — согласилась я.

— Завтра я всё устрою, — пообещал Макс.

«Офигеть, — думала я про себя, — теперь мы ещё и работать будем вместе». Я сама не заметила, как выпила свой бренди. Макс разлил остатки и выбросил бутылку в мусор. Мы оба были уже навеселе.

— Я оладьи не ел, наверно года три. В армейке жратва была хуже всего, — признался Макс, отправляя в рот оладушек. — Мммм… — протянул он, — почти как у мамы. Попрошу при случае у неё рецептик для тебя.

— Но я думала, что твоя мама умерла? — удивилась я.

Моё замечание было, судя по всему, некстати. Было очевидно, что Макс проболтался, ляпнул не подумав, потерял бдительность. Он нахмурился, перестал есть и, не проронив ни слова, встал из-за стола. Я немного растерялась. Макс вышел из кухни и вернулся с пачкой сигарет в руках. Он протянул её мне, угощая, но я отрицательно покачала головой. Настроение внезапно испортилось у нас обоих, и я почувствовала себя в этом виноватой, но мне было ужасно любопытно, что скрывает Макс. Я выжидающе смотрела на него. Он открыл окно и закурил, облокотившись на подоконник.

— Нет. Она жива и здорова. Просто мы живем не вместе, — наконец проговорил он, глядя на меня, сквозь табачный дым.

— Тогда почему ты жил в интернате? — не унималась я.

— Уверена, что хочешь знать? — уточнил Макс. Его тон стал грубым и циничным.

Я энергично закивала. Мне хотелось знать о нем всё, и как можно подробнее. Макс устало потёр подбородок, взъерошил свои волнистые волосы и, немного подумав, не торопясь начал рассказ:

— Я не знаю, кто мой отец, мама воспитывала меня одна. Мы жили небогато, но были счастливы. Потом у мамы появился мужик… — Макс сделал паузу и потушил окурок. Затем вернулся за стол и взял свой бренди. — Сначала было всё хорошо, но потом… — Макс сделал большой глоток. Костяшки его пальцев, крепко сжавших стакан, побелели от напряжения. — Потом он начал пить и обижать нас с мамой.

Слушая Макса, я боялась шелохнуться. Макс делился со мной сокровенным. Почему он рассказывает мне всё это? Он мог бы просто уйти от вопроса. Я живо представила маленького мальчика с фотографий в детской, лицо которого сейчас и было передо мной, моё сердце сжалось от боли и предчувствия чего-то ужасного.

— Мне было семь, когда всё случилось, — продолжал Макс. — Я пришёл из школы и сел за уроки, в своей комнате, когда эта пьяная скотина позвала меня. Он смотрел телек, а меня заставлял его переключать, ну, знаешь, типа пульта. И вот я сижу на полу, переключаю его, переключаю… И что-то отвлекся… А он схватил ремень, и начал меня херачить с такой злостью, будто бес в него вселился.

Макс медленно встал и повернулся ко мне спиной. Когда он задрал футболку, я ахнула и заревела — через всю его широкую загорелую спину красовались белые шрамы-отметины. Макс плюхнулся обратно на стул, и только зло усмехнулся, видя мои слёзы.

— Я плакал и звал на помощь маму. Я не понимал, за что он меня наказывает, — грустным, но по-прежнему ровным тоном продолжал рвать моё сердце Макс. — И тут удары прекратились, и этот урод рухнул рядом со мной замертво. Я увидел маму с утюгом в руках. Ей дали восемь лет, но вышла она раньше по УДО. — Макс вздохнул и закинул в род оладушек. Прожевав, он продолжил. — Не знаю почему, да это уже и не важно, моей тёте не разрешили меня взять к ней, поэтому семь лет я прожил в интернате. Тётя заперла мою комнату и сдала квартиру. На эти деньги она мне и купила первую гитару. Мама после тюрьмы, по понятным причинам, не смогла найти себе достойной работы, поэтому тётя помогла ей купить дом в деревне, где она сейчас и живёт. Там ей спокойней. А я говорю, что сирота, чтобы её никто не трогал. Понимаешь?