Провожу линию по кончику носа, заставляя того остановиться.

— Не сердись.

Наконец сквозь молчание говорю:

— Хорошо. Я попробую, но ты не думаешь, что всё пойдёт не по плану? Что она может захотеть...

— У неё мелкий будет в коляске, Никита — лишь эмоциональный порыв о пережитом.

— Ясно...

точнее, ничего не ясно.

Но собираю себя, заставляю согласиться, заставляю дать клятву, подтвержденную поцелуем, что не дам Никите обернуться в назначенном месте в назначенное время, сама же глубоко задумавшись о том, смогла бы я не подойти к этому ребёнку, если бы была на её месте? Я не знаю, это бессмысленный вопрос. Мне не быть на её месте. Ей не быть на моём.

Тёма снова целует и закутывается в моей откуда-то взявшейся ласке. Нежно движется по моим изгибам, снова напоминая, что я, оказывается, могу вызывать желание и что-то при этом чувствовать.

Утро приходит слишком быстро, как и поездка с детьми стремительно набирает обороты. Артём обрывает мне телефон спустя каждые пять минут, но сам отказывается говорить о вчерашнем происшествии с Тимом. Хоть тому не звони и не спрашивай, блин.

Только всё это не имеет смысла.

Никита носится от ограды к ограде, рассматривая самых изысканных попугаев. Раз от разу зовёт меня, пока я не занята разговором с его отцом, уверяя того, что никаких колясок по близости не проходило. Позади нас Ольга Владимировна помогает мне не потерять ораву ребятишек и вообще чертовски спасает сегодня, ибо я не могу сосредоточиться, постоянно думая о том, что произойдёт.

Если... если ему опять станет плохо?

Артём боится этого, хоть и не говорит напрямую.

К счастью, время летит солнечными лучами, преодолевая отведенные нами границы. Никого по близости так и не оказалось, и я уже даже спешу обрадовать Тёму, сама набрав его номер, но... Вздрагиваю, почувствовав остро направленный чуждый взгляд.

Вдалеке стоит женщина, укачивая малыша на руках. Она очевидно что-то поёт, но не сводит глаз... нет, не с меня. С Никиты, что пытается есть мороженное и не накапать себе на кофту, хотя эта миссия безуспешно провалена.

Что ж... Может, достаточно?

— Свет, ай! Есть салфетка? — Он хохочет ровно до тех пор, пока не замечает, куда я смотрю.

И меня тянет отвернуть его, отдёрнуть, прокляв себя саму самыми жуткими проклятиями, ибо сама заставила его обернуться, не сумев отцепиться от взгляда той брюнетки.

— Никит, нам нужно идти, да?

Кладу руку на плечо и тут же отшатываюсь от того, что он вздрогнул. Ма-моч-ки... Раз...

— Ты слышишь?

Два...

Тот вдруг резко жмурится и переводит взгляд на меня.

— Прикольно... мне показалось, что там мама... — Показывает пальцем, заставляя проследить за этим жестом. Только там уже никого нет... Я судорожно оглядываюсь, пытаясь окутать Никиту хотя бы сейчас, успокоившись только, когда замечаю вдалеке уходящий от нас силуэт.

Никита же... смотрит в глаза, ожидая реакции.

— Ты знала, да? — Единственное, что спрашивает он следом. — Папа подстроил?

и... я не знаю, что говорить.

— Он хотел...

Обрывает.

— Я по ней скучал. Прикольно, что у неё уже кто-то есть, Свет.

И просто берёт мою кисть, утягивая к слегка отошедшей группе.

Тьма

Говорить о любви той ночью было ещё слишком рано, но по-другому она бы продолжила себя накручивать. Я влюблён, я люблю, но кричать об этом, говорить об этом ещё не в состоянии.

Старенькая Марта смотрит на меня, делая в своём блокнотике какие-то записи. Я рассказываю ей всё, что понял сам за время её отсутствия, но её лицо особо ничего не выражает.

— Она выбросила Вашу хреновину... Просто разрезала на мелкие кусочки...

Сцепляю руки на груди, кайфуя в кресле-кушетке.

— А ещё Никита ей доверяет и...

Дед кашляет, отдаляясь от кресла рядом. Просит свою любимую Марту сделать нам чай и наконец говорит:

— Мне кажется, мальчик мой, что терапия пошла вам двоим на пользу..

— Терапия? Эй? Ты меня вообще слышал?

Тот смётся и чеканит рублём.

— Я о любви, и ты такой же упрямый, как и твой брат...

Усмехнулся, процедив:

— Мы соперничали всю мою сознательную жизнь, какой он мне к чёрту брат?

Тот пожимает плечами и выдаёт очевидное.

— Родной.

— Баатюшки, у тебя память отбило?

— Кровь ничего никогда не решала, мой милый... И то, что ты этого не понял за твои 31, не делает тебя лучше.

Правда же... мы не кровные, я не обязан ему, он не обязан мне. Но изводим мы друг друга до сих пор так, как не изводят заклеймённые той самой молекулой ДНК. Дед вздыхает, поняв лишь одно, что я ещё слишком глуп, чтобы понять очевидное — с братом не стоит ссориться... но я его, чёрт возьми, ревную, ненавидя за то, что в детстве со мной не доиграли в игрушки. Ха, вот это открытие на приёме у детского психолога с 40-калетним стажем.