А за стеной в телефонную трубку вопила Дуркова:

— Фрося, ты что, смерти моей желаешь?! Я тут уже битых два часа торчу во дворе школы, выглядываю «КамАЗ», а ты, оказывается, со своего Узбекистана, пропади он пропадом, даже и не выезжала? Мы о чём неделю назад с тобой, сестрёнка, договаривались? Что значит: «Не можешь приехать»?

— М-да, — подумала я, — Дуркова и с родной сестрой разговаривает не лучше, чем с остальными людьми. Это, извините меня, называется уже клиника!

А Елена Ивановна продолжала разоряться по телефону:

— Ведь все предыдущие годы ты приезжала. Ты мне телеграмму по почте выслала? А я ничего не получала, мать твою! Что значит «Не ругайся»? Я что, тебя должна по головке погладить за то, что ты, родная сестра, меня под монастырь подвела? Ты не понимаешь, что я теперь опозорюсь не только на весь наш район, но и на всю Ленинградскую область?

— Ах ты, неблагодарная, я ли тебе не помогала детей твоих растить, денежки переводом чуть ли не каждый месяц высылала, когда ты их от своего полуграмотного Саида рожала одного за другим? А теперь по твоей милости, добрая ты моя сестричка, я лишусь ежегодной премии и бесплатной путёвки на курорты Чехии, а-а-а! — Дуркова навзрыд зарыдала. — На весь свет опозорила, змея подколодная!

Я лежала и думала, что если бы я не была у своей матушки единственным ребёнком, а имела сестрёнку или братишку, я бы никогда себе не позволила говорить с близкими людьми в таком оскорбительном тоне.

Неужели на свете есть хотя бы один человек, кто испытывает к Дурковой тёплые чувства, любит и уважает это чудовище в юбке? Не могу поверить.

— Я убью тебя, Фроська! — захлёбываясь собственным криком, вопила в трубку Елена Ивановна. Потом на мгновение осеклась.

— Что?! Ты с ума, сестрёнка, сошла? Куда тебе опять рожать в твои пятьдесят пять? Ах, Всевышний тебя накажет, если ты сейчас от ребёнка избавишься? А, по-моему, из-за вашего жаркого солнца ты совсем своим скудным умишком пользоваться разучилась! И прекрати немедленно реветь! Хочешь меня разжалобить? Фигушки тебе, ясно? Ах ты, гадюка подлая, почему неделю назад мне ничего не сказала? Я бы, может, что-нибудь придумала, а теперь уже поздно. Ах, ты сама тогда не знала? Не сестра ты мне больше, не сестра.

— Ну, это со стороны Елены Ивановны уже перебор! — осуждающе покачала я головой.

— Можешь ко мне в гости больше не приезжать. Никто ни тебя, ни твоих детей-дармоедов тут уже не ждёт. Оставайся, дура, в своём кишлаке, коли тебе так нравятся тамошние дикие обычаи и дурацкие порядки. Тьфу на тебя и твоего Саида! — с этими словами разъярённая Елена Ивановна бросила трубку.

Спустя несколько мгновений из кабинета директора потянуло запахом табака. В свою очередь, не вставая с постели, я также затянулась сигаретой: всё равно сон уже пропал. В ночной тиши я услышала, как Дуркова снова ожесточённо крутит телефонный диск.

Ничего удивительного: мобильная связь, как я успела узнать, в Чудиках не ахти. Зато мне не очень обидно, что я приехала в деревню без своего телефона. А вот за что мне в данную минуту было обидно, так это за мой прерванный сон. Блин, Дуркова даст мне сегодня поспать? Я всё не могла понять причину её переживаний.

— Алло, Андреевна? Это я, — Елена Ивановна теперь говорила уже более спокойным тоном: никотин сделал своё доброе дело. — Чё, ты уже дрыхнешь? А у меня для тебя, голубушка, неприятные новости!

Я догадалась по фамильярному обращению, что директриса сейчас общается со своим заместителем по учебной части — Ольгой Андреевной, такой же, как она неуравновешенной особой.

— Всё, Андреевна, мы приплыли! Нет, точнее, идём ко дну, — мрачно пошутила Дуркова. — Ты там сидишь, или как? Лучше пересядь вместе с телефоном на кровать: будет, куда падать. А я не шучу. Какие тут могут быть шутки, если «КамАЗ» с картошкой, который я нонче вечером во дворе школы ждала, из Узбекистана даже не выехал?

— Странно, причём тут Узбекистан? — лениво подумала я. — Картошку-то выращивают на школьном участке!

— Да, представь себе, подруга, теперь он к нам не приедет! Ну, чё-чё? Фроська, сестра моя, на старости лет опять собралась рожать, вот её муж в дорогу и не пустил. Ну да, даже вместе со взрослыми сыновьями. Ведь сколько лет сюда ездили, всё ж чин чинарём было, — с отчаянной тоской в голосе сказала Елена Ивановна. Потом продолжила:

— Да я сама, Оль, не знаю ещё, чё делать. До сих пор не могу поверить, что наша выставка, наши премии, грамоты, путёвки взяли, да и накрылись медным тазиком. Ведь сколько лет мы с тобой всех вокруг дурили, рассказывая сказки, будто нам удалось вывести особый сорт картошки! У всех в деревне картошка с огородов уже через месяц-другой гнить начинает, а нашей хоть бы хны!

— Вот с этого момента, пожалуйста, поподробнее, — захотелось мне сказать, услышав признание директрисы. И Елена Ивановна меня не разочаровала. Её вдруг потянуло на воспоминания.

— Помнишь, Андреевна, как раньше, едва разгрузив узбекский «КамАЗ» с их тамошней картошкой, мы с фроськиными детьми опять его до самого верха загружали нашей картошкой с пришкольного участка? Мешки с узбекской картошкой переносили в сарай, а нашу везли в соседний район и втихаря по дешёвке продавали. Зато Чудикинская средняя школа и её директор везде пользовались уважением и почётом за новаторские идеи. А теперь за такие дела можно ведь и за решётку угодить, если кто, не дай-то Бог, прознает. Ну, чё ты ревёшь, Андреевна? Мне и так тошно. Спи давай, завтра утром поговорим, — Дуркова повесила трубку.