– А много ли ее осталось в моих? – произнесла Кюимеи, взглянула на Джэйгэ украдкой и быстро отвела взор. – Ты думаешь я имела больше Сююрин? Твои глаза не видели цепей, почтальон, но они рвали на части мою шею. Ты презираешь тех, кто поднимает плети, а я не могла их не поднимать, потому что мои руки – чужие руки. Я чужая сама себе и принадлежу другим. Меня понуждали и соглашались за меня! Ты думаешь меня не наказывали, почтальон? До крови, до потери сознания? Ты думаешь, меня не унижали? Ты думаешь, что хочешь думать, а глаза, что дал тебе мой отец, видят то, что хотят видеть они. Дочь для шамана – разочарование жизни и его наказание. Вся ненависть отца первой приходилась на меня, на дочь, что родилась вместо сына. Потому что у шамана не бывает больше одного ребенка. Ведомый на казнь свободнее меня. Северная собака, что тащит упряжь под ударами хлыста, имела больше воли! Сююрин могла мечтать о том, что ты когда-нибудь вернешься и заберешь ее с собой, а у меня не было и мечты…

Среди листвы над головой заискрилось небо. В тишине жужжали насекомые, отрывисто кричали птицы, будто в шутку звали кого-то.

– В моей душе тьма, почтальон, тебя не обмануть, – сказала Кюимеи вполголоса и с каждой фразой всё больше переходила на шепот. – Я не высокий хаасан, сошедший из Верхнего Мира. Мое дыхание – злой ветер, мое сердце в узорах рубцов, мое тело горит от жажды выплеснуть ненависть, которую взращивал во мне весь этот мир. Выплеснуть – и затопить ею города и деревни. Как видишь, почтальон, я такая же, как и ты…

Сардан аккуратно отодвинул клинок Джэйгэ от лица шаманки. Кюимеи отвернулась к борту и опустила взгляд. Джэйгэ также не выдержал давления тишины, нервно впихнул меч обратно в ножны и ушел на нос лодки.

До самого вечера, пока не стемнело совсем, Сардан разглядывал артельные карты, хранившиеся свертком в углу ящика с инструментами. Он что-то вспоминал, отмерял пальцами и, подняв голову, долго думал и смотрел на темнеющие за листвой небеса.

Вечером лодка снова пристала к торчащим посреди реки корням мангрового дерева. Капитан разжег пламя в жаровне, а матросы рассыпали на плитках тлеющие щепки, кислый запах которых отпугивал мошкару, и вскоре все легли спать. Назойливо журчала река и шлепались о борта сампана нахальные волны. Лес хрипел и завывал.

Ашаяти встрепенулась среди ночи, открыла глаза. Губы чесались от комариных укусов, опухла левая щека и скула. Огонь в жаровне погас. Матросы спали на носу лодки и жалобно сопели. Ашаяти хотела уже было махнуть рукой, в надежде распугать дерзких насекомых, но вдруг заметила висящую над лодкой тень. Черный силуэт толстой змеюки медленно спускался к палубе с ветки.

Темный силуэт беззвучно приближался к голове Кюимеи и всё вытягивался, как капля. Ашаяти шевельнула мизинцем в поисках рукояти меча, но вспомнила, что ближайший лежит у сложенной дохи, и чтобы его схватить, нужно долго и шумно двигать всей рукой. И в этот несчастный миг голова Ашаяти наполнилась мыслями… А нужно ли вообще искать меч? Ведь что бы ни спускалось сейчас с дерева, нацелилось оно на гнусную шаманку. На женщину, которая дважды покушалась на жизнь Ашаяти и неизвестно еще что задумала натворить в будущем. На женщину, которая умеет превращаться в дым и поднимать мертвых. На женщину, в конце концов, которая причастна ко всему тому, что случилось в последнее время и к страданиям многих людей. Стоит ли такую спасать? И не лучше ли подождать, пока эта нравственная проблема решится сама собой? Нужно ли мешать неизвестному чудищу изничтожать зло? Ведь бездействие не убийство?.. Наверное…

Не будет ли ничегонеделание тоже поступком, который приведет к убийству? Ведь именно этим занималась сама двуличная шаманка, долгие годы наблюдавшая человеческие муки и пальцем не пошевелившая… И если сердце Кюимеи полно боли за свои деяния, то хуже ли она, чем бессердечная Ашаяти, собравшая бесстрастно наблюдать за гибелью другого человека?..

Ашаяти протянула руку и дернула за штанину валявшегося рядом Сардана. Лучше было, конечно, разбудить Джэйгэ, от него в бою больше толка, но после перебранки с Кюимеи он надулся и улегся на носу.

Музыкант вздрогнул и хрюкнул. Только он разлепил глаза, как вдруг выгнулся весь и со всей дури махнул ногой у лица Ашаяти. Девушка вскрикнула от неожиданности, голень музыканта коснулась ее волос и врезалась во что-то мягкое позади. Хлопнуло, чавкнуло, и что-то шумно плюхнулось в воду за спиной Ашаяти. Та и подумать не могла, что второе чудище зависло над ее головой!

Шум воды расплескал тишину. Вскочили моряки, вскочил Джэйгэ и, еще не проснувшись, шатнулся к колчану со стрелами. Кюимеи взвизгнула и отпрянула от нависшей над головой тени.

– Нага! – воскликнул капитан.

Змея метнулась на зазевавшегося матроса – тому не посчастливилось уснуть рядом с Кюимеи. Матрос закричал, свистнул соскользнувший с веток хвост, и чудище вместе с человеком вывалилось в реку. Сардан успел разглядеть, что, несмотря на значительную ширину, длины в змеюке было метра два, не больше.

Все бросились к бортам, а второй матрос и вовсе выхватил из-за пояса нож и сиганул в воду. В ночи разволновалась черная река, забарахтались неясные силуэты. Кто-то вскрикнул раз, другой, потом что-то зашипело так свирепо, что стоявшие у планшира невольно отступили вглубь палубы. Снова крики, плеск и удары по воде. Капитан, живо следивший за происходящим и бегавший туда-сюда от носа до кормы, выхватил из воды и втащил на борт сначала одного матроса, а потом и второго.

Разожгли потухшую жаровню и ахнули – тело матроса, на которого накинулась нага, было исчерчено мелкими ранами, из которых на палубу струилась кровь. Пока Сардан спешно перерывал свой ящик, раненого уложили возле огня. Музыкант набросал в ногах оставшиеся у него мази, быстро осмотрел порезы и снова полез в ящик за перевязкой. Матрос стонал и брыкался, поэтому Джэйгэ и капитан держали его за руки и грудь. Кюимеи с интересом взяла одну баночку с мазью, понюхала, взяла вторую, третью.

– Вот, – сказала она, – помажь этим.