Я немного приподнимаюсь, подтягивая ноги перед собой, одергивая подол своего ночнушки из королевского голубого шелка.

— Когда я сказала ей, что хочу участвовать в реалити-шоу, чтобы помочь Fizzle и Calloway Couture, первое, что она сказала, что лучше бы это сработало, а если нет, то у меня тогда будет две дочери, испортившие имя Кэллоуэев, — я смотрю на простыни и качаю головой. — Кто говорит такое своей собственной дочери?

Коннор молчит, терпеливо давая мне выговориться. Обычно я дожидаюсь терапевтической сессии, чтобы выплеснуть своё раздражение. Но в конце этих сеансов мне всегда прописывают препараты против тревоги, в то время как Коннор обычно заканчивает наши разговоры, успокоив большинство моих опасений.

Я продолжаю, думая о её сообщениях.

— И хотя я сто раз напоминала ей, что свадьба Лили под моим контролем, она продолжает вмешиваться. Нельзя брать торт красный бархат, Роуз. Сделай цветовую гамму золотой, как у Fizzle, Роуз. Это место слишком маленькое, Роуз. О, а вот это слишком большое, — я вскидываю руки, подражая ей. — Я ничего не могу сделать правильно.

— Ты пробовала игнорировать её? — спрашивает Коннор.

Он знает, что нет. Я прогибаюсь под настойчивость моей матери. И даже, если она становится властной и её слишком много, какая-то часть меня рада, что ей не всё равно. Что она предпочитает проводить время, думая о своих дочерях, а не беспокоиться о пустяках.

— Я люблю её, даже если ненавижу, — говорю я, не совсем отвечая на его вопрос.

— Парадокс, — размышляет Коннор. — Он мне нравится. Он делает жизнь интересной.

Мои глаза встречаются с его. Мы не часто разговариваем по душам. Гораздо интереснее спорить о женоненавистнических теориях Фрейда. Но мы пару раз говорили об отношениях Коннора с его собственной матерью. Она не холодная и не заботливая. Она просто есть. По крайней мере, именно так он всегда описывал Катарину Кобальт. Как будто она не более чем его босс.

Я бы хотела с ней познакомиться, но Коннор лжет мне, что она занята уже больше года. Он не хочет, чтобы я с ней встречалась по какой-то нелепой причине, и даже если он не говорит мне почему, я уважаю его мнение. Поэтому, когда она позвонила мне пару дней назад, я отмахнулась от неё тем же предлогом, который использовал Коннор. Я слишком занята для кофе и определенно слишком занята для бранча. Это было грубо, но если она слушает сплетни и болтовню светских дам, то знает, что я немного сука.

— Матери все немного сумасшедшие, — говорит Коннор с небольшой улыбкой. Он только что процитировал Дж. Д. Сэлинджера и ждет, что я скажу об этом. Но я поджимаю губы, словно где-то упустила его мысль. Его улыбка исчезает. — Дж. Д. Сэлинджер.

— Правда? Большинство матерей — прирожденные философы, — отвечаю я.

Он снова ухмыляется.

— Гарриет Бичер-Стоу. И я не могу не согласиться.

— Я не пыталась поставить тебя в тупик, так что не злорадствуй, — я хочу услышать правду, а не чьи-то слова. — Расскажи мне что-нибудь настоящее.

И одним быстрым движением он дергает меня за лодыжку, укладывая на матрас. Моя ночнушка поднимается до живота, обнажая черные хлопковые трусики. Прежде чем я успеваю поправить её, он пугает меня, положив руки по обе стороны от моего тела и нависая надо мной. В его глазах вызов. Оставаться неподвижной. Не бояться его.

Я вдыхаю, внутри меня разгорается огонь. Я не трогаю ночнушку, и мои глаза сужаются, обнаруживая мою боевую сторону.

— Ты не ответил мне.

Его глаза пробегают по моему лицу.

— Тебе не понравится то, что я скажу.

— Мне все равно. Просто скажи мне всё, что угодно.

— До тех пор, пока это правда?

— Да.

Он улыбается.

— С чего мне вообще начать? — его рука скользит по обнаженной части моего колена, вверх к бедру. — Помимо того, что я хотел бы делать с тобой прямо сейчас, завтра и всю оставшуюся жизнь, я надеюсь, что когда-нибудь смогу наблюдать, как у тебя растёт живот, как ты округляешься, — он целует мой живот, и его рот проводит линию к бедру, опасно близко к моим трусикам. — ...и я буду держать тебя в своих объятиях... каждую… — он касается кожи над тканью — ...ночь.

Я проникаюсь его словами и реагирую так, как он, вероятно, и предсказывал. Я кладу две крепкие руки ему на грудь и толкаю его в сидячее положение.

Его бровь выгибается.

— Да?

— Ты хочешь детей? — я таращусь.

Я не была уверена, чего он на самом деле хочет. Но тот факт, что он не согласен со мной, что мы где-то разошлись, заставляет мое сердце биться 150 раз в минуту. Я думала, что Коннор — это мужская версия меня. Но я поняла, что встречаюсь не с собой. Я встречаюсь с кем-то совсем другим. Будет ли это лучше — неизвестно.