– Что ж, нам пора.

***

В Дартмун они добрались на следующее утро – угрюмое, дождливое, непроглядно темное. Шеф Брауни успел отправить телеграмму в поместье: их встречали слуги в трауре. Кварна, которая стояла впереди, увидела гроб и запричитала, заламывая руки; Коннору сделалось так тяжело на душе, что он сжал челюсти, чтобы не заорать, выплескивая из себя эту боль. Шон, стоявший среди слуг, бросился к отцу с отчаянным криком радости:

– Батя! Живой!

Шеф Брауни обнял сына, и какое-то время они стояли, не шевелясь. Шон всхлипывал. Коннор вздохнул и пошел в сторону дома. Кто-то дотронулся было до его руки, но он так и не понял, кто это был.

«Мы ведь были знакомы совсем недолго, – думал Коннор, поднимаясь по лестнице в комнату Эммы. – Почему же тогда мне так больно?»

В комнате все осталось так, как было тем утром, когда Эмма вышла в сад, чтобы срезать цветы, и была похищена Келемином. На столе лежали пушистые россыпи шелковых заготовок и сверкающие инструменты, подаренные Коннором, в вазе стояли уже готовые цветы, так похожие на живые, и при взгляде на них Коннор почувствовал, как сердце пропустило удар.

Совсем недавно Эмма была здесь. Ходила, говорила, делала свои цветы, смотрела на Коннора и улыбалась ему. Совсем недавно он мог к ней прикоснуться, ощутить тепло ее тела, нежность рук.

«Мне приходилось обладать, – подумал Коннор, бездумно поворошив шелковые лепестки. – Но я никогда не терял безвозвратно».

Он сел за стол, уткнулся лицом в ладони и долго сидел неподвижно, без единой мысли в голове. Горе захлестывало его ледяными волнами. Коннор опомнился только тогда, когда к его плечу прикоснулись. Он поднял голову и увидел Тавиэля – эльф протягивал ему бокал с каким-то золотистым содержимым.

– Выпейте, – посоветовал Тавиэль. – Вам станет легче. Я уже выпил.

Коннор задумчиво принял бокал и спросил:

– Я от него не умру?

– Нет, – грустно улыбнулся Тавиэль. – После всех наших приключений я считаю вас своим другом. И убивать не стану, только помогать.

– Что ж, – вздохнул Коннор, – это уже кое-что.

Зелье было похоже на южное вино; Коннор осушил бокал и почувствовал, как боль притупляется. Не уходит до конца, но словно бы отступает. Тавиэль присел на край кровати и со вздохом произнес:

– Сегодня похороны.

Коннор посмотрел на него так, словно эльф залепил ему пощечину. Почему похороны? Почему так скоро?

Это было больно и несправедливо. Это было слишком быстро. Коннор не мог отпустить Эмму. Не так, все должно было быть не так. Если бы он успел отвести ее в церковь и сделать своей женой, сейчас все было бы по-другому.

Коннор молчал, чувствуя, как вся его душа сделалась туго натянутыми струнами, и они лопались одна за одной. Еще немного, и ничего не останется.

– Нет, – выдохнул он, с силой сжал переносицу. – Не надо.

Тавиэль удивленно посмотрел на него, кивнул каким-то своим мыслям.

– Я понимаю, что это тяжело, – сказал он. – Но…

– Лучше помолчи, – угрюмо посоветовал Коннор. – Не говори ничего. Если кто-то тронет ее, убью.

Тавиэль благоразумно понял, что с ним лучше не спорить.

Открытый гроб поставили в малой гостиной особняка. Коннор спустился туда, и все, кто пришел проститься с Эммой, сочли за лучшее отойти подальше. Кварна, всхлипывая, провела по щеке платком и спросила:

– Милорд, может, вам поесть?

Коннор отрицательно мотнул головой. Ему казалось, что он уже никогда не проголодается. Сама мысль о еде здесь и сейчас, возле тела Эммы, казалась ему кощунственной.

Он подошел к гробу, заглянул. Эмма казалась спящей. На щеках светился легкий румянец, губы были изогнуты в мягкой улыбке. Ее переодели в светлое платье, украсили цветами, и сейчас девушка была похожа на невесту. Коннор дотронулся до лба Эммы, и ощущение было таким, словно он прикоснулся к кукле.

– И смерть, жених последний, ведет за руку… – негромко произнес Коннор. – Эмма, прости меня.

Она не ответила. Эммы здесь не было, и кукла в свадебном платье не имела к ней никакого отношения. Это было страшно и неправильно. Жители Дартмуна, которые собрались здесь, казались декорациями глупого спектакля, и Коннор чувствовал себя актером на сцене. Вот сейчас упадет занавес, театр взорвется аплодисментами, и Эмма в гробу откроет глаза.

– Пора, Коннор, – сказал шеф Брауни. Коннор обернулся к нему и только потом понял, что вокруг его правой руки разлилось рыжее пламя. Шеф отступил в сторону, люди испуганно вскрикнули и заговорили сразу, хором, призывая шефа Брауни отойти, а Коннора – успокоиться.

Шеф сделал шаг назад, понимающе кивнул.

Руку жгло.

– Не трогайте ее, – прохрипел Коннор. – Не надо. Пусть еще побудет.

Он хотел было сказать «Не отнимайте ее у меня», но голос пропал. Осторожно, словно приближаясь к хищнику, Шон подошел к нему и вложил в ладонь что-то круглое, прохладное.