Мама вскинула было руки вверх от радости, но сдержалась. Глаза ее прослезились. Она обняла меня до боли в ребрах.

– … Но, душою он будет вечный ребенок. Судьба у него такая. Жизнь его, всех близких затронет и судьбы их перепишет – голос его задрожал, на глазах засверкали слезы. Он отер их и продолжил. – За тем и идет сюда, в мир этот. И в этом поможет ему женщина–цветок. Ликом – китайская роза…

– Подождите… как в мае? Уже же октябрь – спросила Мама.

Старик, лишь улыбнувшись, покивал в ответ. Затем, посмотрел на меня и лицо его исказилось гримасой боли. Он, покраснев горько заплакал и закрыл лицо руками. Снова, согнувшись, спрятал голову в коленях. Все его тело тряслось, и даже седые волосы дрожали. Не поднимая головы, он глухо произнес:

– Я сказал все, что видел. Пожалуйста, уходите!

– А–а… – Мама попыталась что–то уточнить.

– Уходите, прошу вас! – застонал старик.

В недоумении, мы поспешили оставить его. В самых дверях, я остановилась.

– Спасибо! – сказала я.

Тогда он поднял голову. Лицо его опухло и на нем были видны следы от ладоней. Он несколько секунд смотрел на меня, а потом губы его задрожали и, ничего не ответив, он снова спрятал свое лицо и зарыдал. Мама одернула меня. Мы быстро вышли на улицу. Стали ждать бабку. То ли, чтобы что–то спросить, то ли, чтобы попрощаться, но входная дверь захлопнулась. Так и не увидев ее, мы в качестве благодарности за радостные вести сунули деньги под коврик у двери, а затем побрели вниз по тропинке к автобусной остановке.

Мама о чем–то думала и, казалось, не замечала дороги, по которой ступают ее ноги. Не отвечала на мои вопросы, так что я перестала их задавать и шла молча. Но когда мы сели в автобус и он тронулся, Маму, как будто пробудили от лечебного сна. Она проснулась подмененная лучшей материнской версией себя. Она обняла меня и поцеловала. Склонила свою голову к моей. Прижала к себе. Стала показывать пальцем и рассказывать, что, когда она была маленькой, автобусы сюда не ездили, потому что всех этих домов здесь не было, а лишь дикие поля расстилались до самого города. И еще много чего неустанно рассказывала и умолкала лишь, чтобы поцеловать меня.

Мы слезли на две остановки раньше и пошли пешком. Купили мороженное, которое отказывалось таять, заручившись поддержкой непогоды. А я подумала про себя, вот бы почаще ездить к этому странному дедушке.

3

Тяжело отпустить прошлое. Особенно, когда не помнишь иной жизни. Точнее не знаешь. Свет ослепляет, причиняя боль глазам, что привыкли к темноте. Даже, когда тебе говорят, что эта дверь приведет в новую жизнь стоит только переступить ее порог, сделать волевой шаг трудно. Тяжело просто поверить в волшебство, способное все изменить по щелчку пальцев. Невозможным кажется искоренить годами ковавшуюся боль в одночасье. Скажите мне кто?.. Кто этот всемогущий волшебник, который способен искусно оперировать судьбами и наполнять счастьем так, чтобы люди наслаждались жизнью настоящей, как будто прошлой вовсе и не было?.. Вот и я не знаю. Но, если увижу, напомните мне сказать ему спасибо за эти мгновения…

Из услышанного от старика мне стало ясно, что братик у меня все же будет. В мае. Но верилось в это с трудом. Одиннадцать лет не получалось, а тут нате, распишитесь, не благодарите. Получается, если бы мы раньше нашли старика–провидца, ясновидящего, колдуна, предсказателя, прорицателя (до сих пор не знаю, как правильно его называть) я могла бы и не переживать весь этот семейный гнет? На один вопрос старик ответил тысячей вопросов. Но мне было все равно. Хоть миллион вопросов пусть терзают меня, лишь бы Мама всегда была такой радостной, как тогда.

Мама не спешила рассказывать Папе радостную весть, чтобы он не освирепел, если оно не сбудется. Но по ее неуместным, безотчетным улыбкам было видно, что она радуется. Никогда не слышала, чтобы Мама пела, когда стирает. Даже тихо. Чтобы улыбалась, оттирая унитаз или, драя, полы в подъезде.

А в тот день она настолько увлеклась, что даже Папа заметил. Мы сидели за столом и ужинали. Точнее мы с Папой ели суп, а Мама и ложки не отведала. Прибором она с улыбкой гоняла кусок морковки туда–сюда, как Бог подвергает корабль испытаниям, волнуя, море. Она не заметила, как мы перестали есть и уставились на нее, пока Папа не съязвил:

– Слышь?! Нормально все?.. Может тебе скорую вызвать?

– Себе вызови… Дурак! – Мама высунула язык и засмеялась.

Э–эх, видели бы вы Папу в тот момент, который так истосковался по такой – радостной Маме. Он поспешил ответить взаимной теплотой и засмеялся в ответ. При этом, не отводил от нее глаз, будто увидел гору из бриллиантов и боялся, думая, что стоит ему отвлечься она может исчезнуть. И он больше никогда ее не найдет.

Но уже через мгновенье, что–то пошло не так…

– Соль подай! – вдруг, как пушечное ядро в бою на кулаках, выбросил отец.

У Мамы улыбка с лица сошла так, будто ее пнули в зубы. Она демонстративно кинула ложку на стол, та звеня и, подпрыгивая, остановилась на середине стола. Резко встала и направилась к навесному шкафу, где лежала соль. Сделав два шага, зашаталась, раскинула руки в стороны и, не найдя опоры, присела на пол.

Скорую все–таки пришлось вызвать. Она то, точнее врач бригады скорой помощи и подтвердила деликатное положение Мамы. Папа был в восторге. Казалось, он не мог поверить и бесконечно переспрашивал: «Точно?.. Это, уже точно?.. Вот, прям точно–точно?». И смотрел на Маму, безмолвно спрашивая ее: «Но, к–как?». Когда его все–таки убедили, он прослезился и стал нервически, неестественно смеяться. Даже пару раз подпрыгнул от радости, обхватив руками, затылок. Во всеуслышание благодарил Бога, уставившись в потолок, на котором обвалился кусок штукатурки. Затем и вовсе, в знак благодарности за благие известия налил супа в литровую банку медработникам, а когда те запротестовали и отказались принимать, ссылаясь на то, что нечем есть, Папа подарил каждому по ложке из серебряного набора. Они не смогли отказаться. Папе пришлось принять валерьянки, чтобы успокоиться. А после, он лежал и как молоком, досыта накормленный щенок, терся о Маму, заискивая и, благодаря. Та отвечала взаимностью.