Хэрриот Джеймс
Шрифт:
– Угу...
– Мистер Керби потер подбородок.
– Значит, и Дороти могла бы разгуливать себе с моими трусами в брюхе и хоть бы что!
– Вполне возможно. А вы бы голову себе ломали, куда они подевались!
– Ей-богу, так, - сказал мистер Керби, и мне показалось, что он опять расхохочется. Но он совладал с собой и стиснул мой локоть.
– Только чего же это я тебя тут держу, малый? Пошли-ка в дом. Отведаешь рождественского пирога,
В крохотной парадной комнате меня усадили в лучшее кресло у очага, в котором пылали и трещали два огромных полена.
– Дай-ка мистеру Хэрриоту пирожка, мать!
– скомандовал старик, скрываясь в кладовке, откуда появился с бутылкой виски, чуть не столкнувшись с женой, торжественно державшей перед собой пирог с толстым слоем глазури, разноцветными блестками и даже упряжкой северных оленей, запряженных в санки.
– Ну и везунчики же мы, что к нам, мать, и в рождественское утро такие люди приезжают помочь!
– сказал мистер Керби, вытаскивая пробку.
– Что так, то так, - ответила старушка и, отрезав огромный кусок пирога, положила его на тарелку рядом с солидным клином уэнслейдейлского сыра.
Ее муж тем временем наливал мне виски и по неопытности - виски в Йоркшире не в большом ходу - чуть было не наполнил рюмку до краев, словно лимонадом, но я его успел остановить.
Держа рюмку в руке, а тарелку с пирогом на коленях, я поглядел на старичков, которые, усевшись на жесткие стулья напротив, следили за мной с радушной доброжелательностью. В их лицах было какое-то сходство, какая-то общая красота. Такие лица можно увидеть только в деревне - морщинистые, обветренные, но с удивительно ясными глазами, полными бодрой безмятежности.
– Желаю вам обоим счастливого рождества, - сказал я.
Старички заулыбались, кивнули и ответили:
– И вам того же, мистер Хэрриот!
А мистер Керби сказал:
– И еще раз спасибо, малый. Мы тебе по гроб жизни благодарны, что ты сразу поехал спасать Дороти. Праздник мы тебе, конечно, подпортили, да ведь и нам праздник не в праздник был бы, коли бы козочка наша сдохла, верно, мать?
– Да что вы!
– воскликнул я.
– Вы мне ничего не испортили, а наоборот, снова напомнили, что нынче рождество.
Я обвел взглядом комнатку, украшенную к празднику бумажными лентами, свисающими с балок низкого потолка, и буквально ощутил, как на меня теплой волной нахлынули вчерашние чувства. И глоток виски тут был совершенно ни при чем.
Я откусил кусок пирога и сразу заел его влажным кусочком сыра. В мои первые йоркширские дни я приходил в ужас, когда меня потчевали такой неслыханной комбинацией, но время все поставило на свои места, и я убедился, что надо только пережевывать сыр вместе с пирогом - вкус просто восхитительный!
Старички показали мне фотографию сына, полицейского в Холтоне, а также дочери, которая была замужем за соседним фермером. К обеду ожидались все внуки, и мистер Керби ласково погладил коробку с хлопушками.
Уезжать от них мне совсем не хотелось, и я не без грусти отправил в рот последние крошки пирога и глазури.
Мистер Керби пошел проводить меня до ворот. Он протянул мне руку:
– Спасибо, малый, от всего сердца спасибо, - сказал он.
– И всякого тебе счастья.
Сухая мозолистая рука крепко пожала мою руку, и вот я уже в машине включаю мотор. Я взглянул на часы: всего половина десятого, но в прозрачном голубом небе уже засияло утреннее солнце. За деревней дорога круто уходила вверх, а потом широкой дугой огибала долину, и оттуда открывался чудный вид на необъятную Йоркскую равнину. На этой дороге я всякий раз притормаживал, и всякий раз равнина казалась немножко другой, вот и сегодня огромная шахматная доска полей, и ферм, и рощ выглядела по-новому, какой-то удивительно ясной и четкой. Возможно, потому, что ни одна фабричная труба не дымила, ни один грузовик не изрыгал синие клубы дыма, но в это праздничное утро все расстояния в морозном чистейшем воздухе словно сократились, и я, казалось, лишь самую чуточку не мог дотянуться до знакомых примет далеко внизу.
Я оглянулся на гигантские белые волны и складки холмов, смыкающихся все теснее в голубой дали, сверкая на солнце вершинами. И мне была видна деревня, и домик Керби у ее дальнего конца. Там я вновь обрел рождественские мир и благоволение.
Фермеры? Да это же соль земли!
20
Мармадьюк Скелтон заинтересовал меня за долго до того, как наши пути скрестились. Во-первых, мне прежде и в голову не приходило, что не только книжный персонаж, но и живой человек может зваться Мармадьюком, а во-вторых, он был весьма выдающимся членом почетной профессии самозванных врачевателей животных.
До закона о ветеринарных врачах от 1948 года лечить животных имели право все, кому не лень. Студентам ветеринарных колледжей во время практики на вполне законных основаниях предлагали одним съездить на вызов, а многие люди, не проходившие никаких ветеринарных курсов, подрабатывали, пользуя иногда скотину, а то и посвящали этому все свое время. Этих последних обычно называли "коновалами".
Определенная презрительность, скрытая в этом слове, далеко не всегда была оправданна, и если некоторые из них представляли грозную опасность для заболевших животных, то другие обладали истинным призванием, относились к лечению ответственно и добросовестно и, после того как закон вошел в силу, стали правомочными членами ветеринарного братства, как "ветеринары-практики".