Здесь, в Замке, Саруману редко доводилось бездельничать.

Новость о том, что в Крепости появился новый лекарь, разнеслась по прилегающим землям достаточно быстро, и день за днем неизменно проходили в хлопотах и суете: то и дело приходилось встречать посетителей, осматривать, прощупывать, простукивать, вправлять, вскрывать, зашивать, бинтовать и производить еще множество изнурительных в своей однообразности нескончаемых действий. Впрочем, сложных, «любопытных» случаев почти не попадалось, чередой тянулась рутина: травмы, лихорадки, колики, нарывы, свищи, парша, чесотка, грыжи, прострелы, загадочные рези «где-то внутре»; один приходил с надрывным кашлем, другой — с болью в суставах, третий — с гнойной раной, которую приходилось чистить и присыпать порошком из высушенной зеленой плесени. Многие (и орки, и люди) страдали от паразитов: тонких, фута в два длиной, болотных червей, которые попадали в кровь с зараженной водой и разрастались под кожей; нужно было делать на вздутии, указывающем на присутствие червя, надрез и аккуратно вытягивать на свет прозрачное тело паразита, наматывая его на просмоленную палочку. Гэдж, еще не совсем оправившийся после горячки, по мере сил заведовал «аптекой»: варил снадобья, смешивал настои, томил на огне отвары, готовил притирания, беспрерывно кипятил воду, которую таскали в предназначенный для этого чан орки-снаги. К вечеру голова у Гэджа в буквальном смысле шла кругом, и он начинал чувствовать себя змеей, изображенной на деревянной вывеске над входом: той, которую от усталости и отвращения ко всему происходящему неудержимо тошнило в чашу.

Впрочем, Каграт в поле зрения не появлялся, так что жаловаться на жизнь Гэдж особых причин не видел. Он был неизменно при деле и, наверное, впервые с того момента, как покинул Изенгард, чувствовал себя по-настоящему кому-то полезным и нужным — помощь его казалась простецкой, малозаметной и ничего значительного не содержащей, но Саруману и страждущим «крысюкам» она была действительно необходима. Осознание этого факта грело Гэджу душу и вливало в него новые силы, словно добрая чаша глинтвейна в морозный день.

За каждодневными заботами вечер приходил быстро; здесь, в Дол Гулдуре, середина августа отчетливо отдавала осенью. Душное оцепенение полудня сменялось сырыми мглистыми сумерками, окутывающими Замок мокрым одеялом — этот напитанный влагой воздух был тяжел и неподвижен, и втягивался в легкие неохотно, точно густой кисель. Трудно было дышать, двигаться, даже думать, мозг словно превращался в бесформенную студенистую массу — Гэджу казалось, будто в черепе его поселилась ленивая, едва-едва колышащаяся медуза. Саруман, впрочем, неизменно ухитрялся пребывать в светлой памяти и здравом уме: порой, если выдавался свободный вечерок, он увлеченно предавался каким-то непонятным опытам, без устали возился со склянками и сосудами, что-то смешивал, разбавлял, выпаривал и внимательно рассматривал сквозь выпуклое стеклышко; часто, засыпая, Гэдж видел, как, сидя в креслице возле печурки, маг записывает что-то на клочках бумаги, но, что это были за записи, Гэдж не знал и предполагать даже не пытался…

…В дверь постучали поздним вечером — в ту, внутреннюю дверь, ведущую в коридоры Замка, к казармам и складам. Кто бы это мог быть, с некоторой тревогой спросил себя Гэдж: с этой стороны ждать кого-либо из «крысюков» определенно не приходилось.

В каморку вошел рослый, немного знакомый Гэджу орк — Лагдаш — и что-то вполголоса рыкнул Саруману на ухо. Шарки смотрел на него исподлобья:

— Когда?

Лагдаш так же вполголоса ответил. Саруман поднялся, снял с печурки котелок, в котором закипала готовящаяся к ужину похлебка, отыскал на столе сундучок со снадобьями и инструментами.

— Возьми фонарь, — сказал он Гэджу.

Вслед за Лагдашем они вышли в коридор, ведущий в извилистые внутренности Крепости: спереди, как обычно, тянуло сыростью, болотом, затхлым сырным ароматом подземелья. Гэдж нес фонарь — масляную лампадку, вставленную в стеклянный, оправленный железом футляр. Короткая лестница и сводчатый тоннель вывели всех троих в знакомый Гэджу коридорчик, где за закрытыми дверями располагались жилища орков; здесь, несмотря на поздний час, не прекращалась смутная недобрая суета. Под потолком клубились кухонный чад и вонь горелого масла из коптилок, где-то за дверьми азартно стучали кости, слышались голоса, грохот деревянных чаш и раскаты хохота, в темном углу истошным голосом мяучил ободранный кот. По левую руку мелькнула знакомая Гэджу дверь кагратовой конуры, но за ней все было тихо и мертво: папаша то ли дрых без задних ног, то ли вовсе дома благополучно отсутствовал.

— Куда мы идем? — шепотом спросил Гэдж у Сарумана, едва поспевая за скорым, размашистым шагом учителя. — Что случилось?

Белый маг в ответ неопределенно покачал головой.

— Только что вернулся обоз с юга, с Мирквудского Тракта. Говорят, степняки их там слегка потрепали.

— Что, много раненых?

— Да нет, двое или трое… Ага, нам сюда.

Они дошли почти до конца коридора; Лагдаш остановился перед ничем не примечательной низкой дверцей, толкнул её плечом, без стука вошел. Саруман и Гэдж последовали за ним.

Небольшая комнатенка освещалась камином, где тускло рдела кучка горячих углей, порой вспыхивая голубоватыми огоньками. Какой-то лохматый снага, склонившись над столом, снимал нагар со свечей; на полатях у стены на груде шкур и покрывал лежал, свернувшись калачиком, другой орк — урук. Он, казалось, дремал, спрятав лицо в складках одеяла, но Гэдж сразу его узнал — по гладким, собранным в «конский хвост» льняным волосам. Это был Радбуг.

Он медленно приподнялся навстречу вошедшим, опираясь рукой на край постели. Лицо его было бледным и осунувшимся, грудь оказалась перетянута серой полотняной повязкой, но сама рана находилась на спине, под лопаткой, где грубая ткань присохла к сгустку подзасохшей крови. Радбуг, не морщась, отодрал повязку — в ране, под вспухшей разорванной кожей что-то темнело, видимо, застрявший в разорванной плоти наконечник стрелы.

Саруман поставил сундучок на стол.

— Принесите воды, — велел он оркам. — Пойдите в поварню — там в чане должна остаться кипяченая. Гэдж, подними-ка фонарь. Маловато света…

— Возьмите свечи, — негромко сказал Радбуг. — Там, на полке над очагом.

Говорить ему, видимо, было трудно, в горле его при каждом вздохе что-то клокотало, из раны в такт биению сердца выбивалась тонкая струйка крови. Перехватив мимолетный взгляд Гэджа, Радбуг через силу улыбнулся ему — неприметно, одними глазами.