Многие подходили к гробу — кто-то наклонялся и целовал Коренева в бумажный венчик на лбу, а кто-то ограничивался прикосновением к связанным синюшным рукам или просто склонением головы; и тогда можно было заметить краску на лице склонившегося.

Вскоре вновь возникло движение. Стала выстраиваться процессия. Впереди образовалась вереница сутулившихся людей с венками. Гроб поднялся на добрые плечи шестерых товарищей, и одним из первых был по-прежнему верный соратник покойного Валера Кушаков. Толпа, все еще внушительная, хотя многие уже ушли, медленно, обретая общее направление, двинулась скорбной головой по Преображенской, огибая храм, к открытым вратам. По дороге от толпы тоже многие отстали.

Процессия вошла в церковный двор. Гроб внесли внутрь, некоторые вошли следом, но всех собравшихся небольшой храм вместить не мог, большинство осталось во дворе. Сошников протиснулся внутрь. Гроб установили посреди храма, принесли четыре высоких подсвечника, поставили вокруг крестом, зажгли свечи. Народ теснился ближе к выходу, и только человек десять, и среди них Нина и Лялька, обступили гроб полукругом. Маленькая служительница что-то делала с Кореневым, с его руками, потом обошла тех, кто был ближе и раздала свечи с наколотыми на них бумажками. Свечи появились и во втором полукруге. Кто-то дал свечу Сошникову. Стали зажигаться многочисленные огоньки. Сошников зажег свою свечу от огонька в руках соседки — редакторши Сыроежкиной. И в ту же минуту из глубины храма появилось два служителя в золотистых одеяниях — один, пожилой, тяжелый телом, болезненный, с редкой аккуратно прилизанной седой растительностью на непокрытой голове и лице, — вероятно, священник. А второй, с широкой лентой через плечо, с подсвечником в руках, в котором горела огромная витая свеча, высокий, богатырского вида — может быть, дьякон. Даже бородка этого второго была подстрижена так, чтобы подчеркнуть квадратность массивной челюсти.

Тут же Сыроежкина громким шепотом заговорила с Фетисовым, который был от нее слева:

— Это ты заказывал отпевание?

— Ну так… А что? — отвечал тот со свойственной ему вялостью.

— Это что же, Коренева будет отпевать сам протоиерей, по полному ранжиру?

— Ну так… А то что же?..

— Да так, ничего… Ты совсем рехнулся, Гриша. Еще неизвестно, как будут отпевать тебя или меня… А уж Коренева… Не слишком ли много чести?

— Ну, я не знаю, как тебя… Тебя, может, дьячка закажем отпевать… Заочно…

— Дьячка?.. Все шуточки твои идиотские… Этого алкаша можно было и так, без отпевания. Ему самому это нужно было, ты спросил его? Он вообще крещенный?

Но тут священник, мгновенно преображаясь, будто делаясь выше и превращаясь из болезненного во внушительного человека с расправленными плечами, с раскрасневшимся набрякшим лицом, произнес хорошо поставленным голосом:

— Святый Боже, Святый крепкий, Святый бессмертный, помилуй нас!

Многие вокруг начали креститься, мгновенно замолчавшая и с благоговением устремившая взгляд на священника Сыроежкина истово, раза три или четыре успела обмахнуть себя, прежде чем священник второй раз произнес:

— Святый Боже, Святый крепкий, Святый бессмертный, помилуй нас!

И опять все закрестились. Сошников только склонил голову. И третий раз священник произнес:

— Святый Боже, Святый крепкий, Святый бессмертный, помилуй нас!

Вперед и обок вышли три худенькие женщины, в темных одеждах, в темных же платках и запели настолько высоким сопрано, словно пели девочки с тонкими голосами, но так волнисто, вдохновенно и умильно, что все невольно вытянули шеи в их сторону, и словно только теперь толпа понемногу стала собираться во что-то единое.

— Оо-аа-ии-аа…ки… векооов… аминь… ээиии… свяаатый… ооожее

Священник тем временем стал обходить храм, размахивая кадилом, овевая вокруг себя сизыми шлейфами дыма. Обошел гроб, прошел в алтарь, размахивал кадилом там, вернулся, стал впереди гроба, лицом к алтарю.

Женщины заливали храм своими переливами:

— Саи-и-а-аии… оаии… амиинь… Алоли…ли…лилолиии…во веки веков аминь…

И тут вступил со своим протяжным баритоном священник:

— Уоо-оо… маго. сии… осподи… усооии… а-а-а…

И следом басом всех перекрыл могучий дьякон:

— Оо…оспооодии… уомаои… раабаа твояаа…

— Иоооа… веии… во веекии веков аминь… иэаааои-ии…

Здесь пение оборвалось, священник стал стремительным и глубоким речитативом произносить:

— Гаа… ириии… истинно… арии…ма…марии… викторора…. ныне… авиипра… вииикрираа… содорвии… содраааиии… алексея… явааао… ариии… — И вдруг размеренно пошло напевное перечисление чьих-то имен: — Марии, Виктора, Игоря, Владимира…

И опять женские голоса:

— Маи-и-а-аии… воаии… амиинь…Алоли…ли…лилолиии…во веки веков аминь…

Все это торжественное действо убаюкивало, обволакивало сознание полудремотой, и запах от кадила и свечей шел такой густой, все заволакивающий, что внимание Сошникова, наконец, выпало из окружающего пространства, он будто погрузился в полугипнотическое состояние, стоял потупившись и как будто немного покачиваясь — с носочков на пятки, с пяток на носочки. Встрепенулся, когда священник, развернувшись к народу и покойному, читал с листка: