На главной, самой широкой, начинающейся от въезда «Аллее героев» лежали наиболее престижные покойники: изобильно лежали крупные чиновники, авторитетные бандиты, цыганские наркобароны, «почетные граждане города» и, надо отдать должное, почетные граждане города, директора заводов, немного — россыпью — профессоров и оружейных конструкторов, из произведений которых были убиты миллионов десять в войнах последнего столетия, попадались заслуженные строители и совсем в единичных экземплярах могилы персон вроде Коренева, наспех объявленного отцом областной журналистики «нового времени», — два заслуженных учителя, три именитых доктора и два актера драмтеатра.

Многих из этих покойников Сошников помнил живыми, со многими ему приходилось сталкиваться по работе. Вот знакомое лицо: директор огромного металлургического предприятия, честный человек, не пожелавший стелиться под бандитов, застреленный по заказу рейдеров, которые заодно организовали ему и почетное захоронение: дворик, выложенный гранитом с красивой гранитной же оградой, черный обелиск с травленным кислотой портретом печального мужчины в очках. И вдруг — человеческая фигура в полный рост: шагающий по гранитному постаменту цыганский командор в бетонном пиджаке и брюках с темно-зелеными моховыми налетами на фалдах и штанинах, при жизни заправлявший наркоторговлей города, сгубивший тысячи человеческих душ. Неподалеку экс-губернатор, которого после двух губернаторских сроков продержали два года в тюрьме, выпустили тяжело парализованным незадолго до кончины. Казнокрад и вор государственного масштаба, зэк, не досидевший срока, но все-таки экс-губернатор, стыдно было хоронить его среди смердов, поэтому похоронили в почетном воровском окружении. Вот соратники поставили два трехметровых черных обелиска браткам (одному тридцать, второму сорок), застреленным с разрывом в год. Величина памятников выражала величину дел, которые братки успели содеять на земле. По-соседски мирно покоился директор спиртзавода с супругой. Чуть дальше владелец автосалона: на светлом камне — веселый полнеющий мужчина, вальяжно, скрестив ноги, оперся ладонью о крыло декоративного «Кадиллака».

Кладбище, как и все человеческое, любит иерархию. Следом за местной кладбищенской Рублевкой тянулись кварталы все еще престижные, хотя и менее богатые: черные, белые, серые обелиски, внушительные кресты, солидные ограды. Многочисленными рядами устремленные в бесконечность небытия фамилии, имена, даты, эпитафии.

Кладбище затягивает нерушимыми записями судеб, с помощью которых, кажется, можно заглянуть по ту сторону бытия: «Переверзев Антон Михайлович. 1937–1999. Помним, любим, скорбим…», «Иоффе Ирина Евсеевна. 1923–1999. Земля без тебя опустела», «Цыплаков Андрей Владимирович. 1979–2000. Нашим слезам нет конца, мы будем всегда с тобой. Мама и папа»… И глаза — тысячи глаз, молча преследующие тебя. Сошников мог бы поклясться, что любое лицо, взирающее с надгробья, может менять выражение. Только что был спокойный погруженный в раздумье взгляд. Пройди мимо, обернись и увидишь внезапную чуть скользнувшую в камне ухмылку. «Звонарюшкин Сергей Иванович. 1969–2005. Помощник депутата, погиб от рук бандитов. Вечно помним. Мама, жена, дочь…»

Сошников по инерции прошел еще несколько шагов. Остановился, чувствуя, как приливает кровь к лицу. За спиной из земли поднимался смутный призрак. Сошников медленно вернулся и внимательнее прочитал выбитые в белом камне метки судьбы: «…1969 III/IV — 2005 XIV/VIII…»

— Четырнадцатое августа… — произнес Сошников с беспомощной улыбкой. Пошатываясь, съежившись, отошел от могилы и побрел было дальше, но, сделав десяток шагов, вернулся, вновь ошеломлено уставился на надгробье. Стоял как-то очень уж долго. Но, наконец, сломав в себе внутренне сопротивление, отошел от могилы, и, все еще будто в испуге озираясь, побрел к выходу.

— Однако, как ты провел меня, Звонарюшкин… Вот тебе и Звонарюшкин…

Журчащая эта фамилия, наверное, брала свое начало в сельском звонаре — когда-нибудь в эпоху раздачи фамилий. Не Звонарев, в котором просматривалась бородатая дородность и вибрировал отзвук тяжелого медного колокола. И даже не отдающее чем-то комариным Звонцов. А что-то совсем уж заморенное, с пощипанной бороденкой, тренькающее телячьим бубенчиком — Звонарюшкин. Не такими малыми и пришибленными были его потомки. Сошников думал об этом и раньше, подумал и теперь.

Катастрофы всегда случаются внезапно. Он сначала медленно шел, мучимый все-таки одним сомнением, к выходу с кладбища, а потом прибавил шагу. Через десять минут уже ехал в маршрутном такси, а еще через сорок добрался до другого кладбища, самого старого в городе. Здесь деревья росли, как в дремучем лесу, — толстые высокие липы, помнившие городских предков до десятого колена. Некоторые деревья сами собой падали от старости, ломая железные оградки и повисая над могилами. На одном таком поваленном стволе сидела ворона почти вровень с головой человека, который прошел мимо. Ворона стала скакать следом, все присматриваясь к прохожему, склоняя клювастую голову набок, и так доскакала до конца ствола.

Он не сразу отыскал могилу, бродил разными тропами, натоптанными в тающем снегу. Трудно было припомнить десятилетнее прошлое, когда он последний раз был здесь. И уже отчаялся, как вдруг наткнулся на камень, который уже несколько раз обходил и справа, и слева. Большой белый камень в темных разводах, со скругленным верхом, утонувший наполовину в спрессованном сугробе. Сошников, увязая в мокром снегу, вошел внутрь, отгреб снег от камня, открывая табличку из нержавеющей стали, с овальным застекленным окошечком. Фотография за окошечком давно обесцветилась и заросла плесенью так, что теперь это было просто мутное место с белыми и черными пятнами. Зато надпись, выбитая в нержавейке, читалась прекрасно:

«Звонарюшкина Дарья Пахомовна. 1895, 21 марта — 1990, 28 ноября».

Мистический код, ключ, с помощью которого вскрывался замкнутый круг бытия имярека. Так что имярек, получивший в свои руки такой ключ, способен был выстроить для себя нечто вроде персональной теоремы: все твои жизненные установки, рассуждения о прошлом, мечты о будущем, о личном предназначении и вообще тихо лелеемое знание о твоем величии как бесспорного центра вселенной — все это может оказаться полной бессмыслицей — всего лишь малопродуктивным сотрясением замкнутой в костяной шкатулке студенистой серой массы.