Он судорожно втянул воздух, и леди подняла на него взгляд, а потом, словно прочла мысли, прищурила глаза. На деревянных ногах Вадик дошёл до ошарашившей его композиции и рухнул сначала на колени, а потом и полностью распластался грудью по полу, вытянув руки по бокам от головы.

— Неплохо, мальчик, неплохо. Но я не только слышала сегодня от тебя обвинения и претензии — необоснованные! — а ещё и прямо сейчас видела… Ревность, правда?

— Простите, леди.

— Простить можно то, в чём раскаиваются. В тебе я раскаяния не вижу.

— Я… я не знаю. Не могу справиться.

— Дик, ты знаешь, что такое ревность?

Он вздрогнул от неожиданности.

— Ну… ревность… это ревность. Нежелание делиться.

— Правильно. А чем не хотят обычно делиться? Это не вопрос, не напрягайся. У нас ведь был уже на эту тему разговор, но недостаточно подробный, как оказалось. Ревность, драгоценный мой, это проявление собственничества. Потому что делиться человек не хочет тем, что ему принадлежит. Так скажи мне, мальчик, разве я принадлежу тебе?

Вдоль позвоночника сыпануло морозом от ставшего вдруг угрожающим тона. Но больнее всего было от холода в голосе, равнодушия. Он понимал, нарочитого, а всё равно больно. И страшно. Что этот холод не уйдёт. Вадик слишком привык быть желанным и купаться в тепле леди, которое та щедро изливала на него.

— Н-нет…

— И опять верно. На данный конкретный момент это ты принадлежишь мне. И, тем не менее, я не веду себя по отношению к тебе столь… грубо и оскорбительно. Так почему же ты посмел позволить себе такое?

На последних словах тонкие пальцы вцепились ему в волосы и с силой дёрнули вверх, заставляя изогнуться, чтобы задрать лицо. И столкнуться со штормом в ставших тёмно-тёмно-серыми глазах. А ещё там была боль. И когда Вадик это разглядел, стало ещё паршивее на душе. Ведь с его согласия Олег с ними. Леди не стала навязывать своё решение, дала право выбора. И он выбор сделал! Так чего ж… На глаза навернулись слёзы от непонимания собственных, раздиравших душу эмоций.

— Леди… простите. Пожалуйста, накажите меня!

Его отпустили. Она снова была равнодушна, взяв собственные чувства под контроль, и от этого хотелось скулить и вымаливать прощение любым способом.

— На лавку, Дик. И держись сам.

Он подорвался в сторону названного предмета, но встал как вкопанный, стоило увидеть приготовленные уже… розги, торчащие из высокой широкой вазы. Мамочки… Но, тут же решительно мотнув головой, устроился на короткой доске, встав на колени с торца и наклонившись (по-другому тут было и не расположиться), обхватывая дальние ножки и крепко сжимая пальцы.

Да, он не любил боль, и даже боялся. А от розог, подозревал, его ждут просто феерические по интенсивности ощущения. Но зато после наказания всегда в голове наступало полное просветление, а в душе блаженство и покой. Всё просто: ошибка-наказание-прощение, и можно жить дальше, не мучаясь угрызениями совести и долгими колупаниями в себе.

Рядом послышались тихие шаги и вздох. Показалось — расстроенный. Стало ещё более стыдно, хотя эмоции и так бурлили через край.

— Я наказываю тебя за оскорбительный тон, Дик. За недоверие. За необоснованные обвинения. По десять ударов за каждый проступок. Считай.

Шелест, свист воздуха рядом, и Вадик зажмурился, готовясь к боли. Но всё равно натурально взвизгнул от неожиданности, когда после резкого щелчка по заднице растеклась огненная щипучая волна. Вглубь, в стороны… И лишь переведя дыхание, получилось выдавить:

— Оодин…

Удары опускались один за другим, и оставалось лишь благодарить леди, что даёт ему время отдышаться между жгучими прикосновениями. Задница пылала уже после десятого (боже, те десять ремнём, оказывается, были просто лаской, по сравнению с сегодняшним!), а после пятнадцатого он не представлял, как выдержит остальные. Подвывал, рыдал и вскрикивал, но старался не сбиться. Леди не сказала, что будет в этом случае, но разочаровывать снова — не хотелось.

Зато после двадцать какого-то реальность словно отодвинулась в сторону, и в душу пришла такая желанная лёгкость. Нет, больно было по-прежнему, даже очень. И, кажется, он извивался, вздрагивал и вскидывался всем телом. Но вот в разуме, в разуме воцарился покой. Он сможет. Сможет принять Олега, ведь главное не то, что леди станет уделять внимание и дарить ласку кому-то ещё, а то, что она не перестанет одаривать тем же самым его. Почему-то эта простая истина родилась в мозгу только сейчас.

А удары между тем неожиданно прекратились, и Вадик почувствовал ласкающие пальцы на взмокшей спине.