Он стоял у дороги, осыпаемый снегом, и думал. Потом стегнул коня, выехал вперед и тихо поехал в сторону деревни.

Вскоре он услышал отдаленный топот конских копыт. То был дробный перестук, глухой и торопливый. Петька замер, поспешно зачмокал, сворачивая к кустам, где и затаился, выглядывая на дорогу.

Вот появилась тень вершника. Петька всматривался, стараясь узнать в нем Кузьму, но было еще далеко и темно. Все размывалось в неясные очертания.

Наконец можно было узнать Кузю, пригнувшегося к шее коня. Он нахлестывал круп своего скакуна, и тот несся во весь опор. Петька выехал из кустов и окликнул приближающегося всадника:

– Стой! Постой, Кузя!

Вершник поднял голову, глянул на Петьку и выпалил:

– В деревне московиты! Я едва смотался! Конь вынес, уж зело добрый у татарина конь, а то бы словили!

– Вот это да! – неопределенно протянул Петька, стукнул пятками в бока коня и стал догонять Кузю, который рысил впереди. – Много их?

– А Бог их знает! Я узрел четверых у церкви. Грабили, да уж, наверное, закончили, как я появился из-за поворота. Хорошо, что сразу все сообразил и повернуть успел. Они пару раз стрельнули по мне из пищалей да кинулись к коням.

– А ну как по следам отыщут?

– Не должны. Я свернул в сторону, а потом по ручью проехал версты две, пока не выбрался на эту дорогу. Поспешай!

Они тяжелым галопом спустились на лед и вскоре остановились около саней. Кузя тут же выпалил:

– Хозяин, сматываться надоть. В деревне московиты. Видели меня, палили из пищалей.

– Эх, мать честная! – вздохнул Сафрон. – Так хотелось в тепле ночь отдохнуть. Ну что ж, где наша не пропадала! Поехали-ка по ручью, он отходит немного от деревни.

Молча, озлобленные и недовольные, путники ехали вялой рысью часа два. Остановились передохнуть и дать коням напиться. Сами перекусили хлебом с салом, от которого Гардан отказался. Его уважили, дали кусочек вареной баранины, что осталась с прошлого обеда.

– Тятя, куда мы теперь? – несмело спросил Петька.

– Видать, московиты везде шастают, – ответил тот. – Будем пробираться дальше к Луге. Может, повезет, и отдохнем в какой деревне. А пока до утра придется ехать, чтобы убраться подальше от города.

Отдых никакого улучшения настроения не дал. Но делать было нечего, кроме как отправиться дальше.

Только на второй день удалось отдохнуть в деревушке из десятка изб, где еще не побывали душегубы московского царя. Весь день отлеживались в тепле. Местный знахарь поколдовал над раной Гардана, недовольно покачал головой и молвил:

– Гнить, стало быть, зачала, добрый молодец. Теперь долго будет мучить тебя. Мои примочки мало помогут, однако без них еще хуже будет. Баньку тебе надо. Ну да что говорить. Все под Богом ходим. Авось и пронесет, ты парень крепкий.

Беглецы хотели разузнать про дальнейший путь, про то, есть ли в округе опричники. Но деревенские мало что могли сказать. Глухомань, гости появляются редко…

Расплатившись и поблагодарив приютивших их хозяев, беглецы опять тронулись в путь. Два дня отдыха подняли настроение, да и от города уже порядочно отъехали. Однако решили остерегаться, почаще высылая Кузю вперед на разведку, благо конь у него оказался действительно отменным.

Еще три дня блуждали они по заснеженным просторам, избегая больших деревень, делая за сутки до тридцати верст. Вышли к замерзшему руслу Луги. По льду было легко катить, но и более опасно. Потому Кузя почти все время скакал впереди. Своей московитской одеждой он наводил страх на местных жителей, которые сообщали ему нужные сведения о дороге. И это сильно помогало путникам.

Однако случалось и отсиживаться в чащобах, пережидая опасность. По реке частенько ездили обозы и скакали вершники. Это были царские гонцы или посланцы какого-нибудь воеводы из ближних городков, однако попадаться им на глаза не стоило. Хотя несколько раз Кузьма вступал с ними в разговоры и многое узнавал, а потом с гордостью делился своими знаниями.

– А Новгород все грабят, – вздохнул он однажды. – Сколько людишек всяких побили там, страсть! Куда Бог-то смотрит?! Пимена архиепископа, владыку нашего, в монастырь дальний отправили. На правеж до сих пор ставят, и именитых и простых людишек. Деньги берут, откуда только можно – все уж забрали. Монахи не поспевают хоронить покойников. Страсти одни в городе. Голод начался. Хлеб в десятки раз вздорожал, а и того мало. Погибает Великий Новгород! – Кузя горестно причитал, крестился, но в глазах его светился при этом неугомонный и злобный огонек.

Гардан не поправлялся, да и чего можно ожидать при таком бегстве, когда редкий день выдавался спокойным. Нога горела, болела, воспалялась, и Сафрон опасался, что начнется черная болезнь.

Лишь в конце второй недели удалось беглецам найти дальнюю, а потому и спокойную деревню, о существовании которой Кузьме рассказал странствующий монах. Пришлось им свернуть по притоку Луги и три дня отлеживаться в сельце.

Бабка-ведунья взялась заботиться о Гардане, не предполагая, что тот татарин. Он сильно изменился, а поскольку говорил чисто, то и не вызывал особых подозрений.