– Кавалинью? Нет. Я не курю.

– Не курите? Везет вам, сеньор. А я вот все бросить пытаюсь. Линда, а ты куришь? – он отвернулся к рецепционистке.

Из ресторана доносилась музыка, звон посуды, смех и громкий говор, рождественский вечер раскручивался. Огромное количество столов и столиков заполнилось. Зал сверкал в ярком свете украшенных хрустальными подвесками люстр. Сверкали дамы постбальзаковского возраста, увешанные стразами. Их оттеняли массивные кавалеры в дорогих тканях, темных или светлых. «Наши люди, дом престарелых вывезли на праздник», – думал Гонзу, проходя к своему столику. Он уселся и попросил официанта принести бокал Лафройга.

– Нет? Жаль. Тогда любой скотч.

Только он сделал первый глоток, рядом со столиком остановилась женщина в шелковом платье, почти в пол. Платье было красным, кричаще-красным, как мулета торреадора. Вопиющее платье. Глубокое декольте, едва скрывавшее высокую грудь. Открытые до плеч красивые руки. На одном плече висела объемная черная сумка. С такой только на рынок ходить. Она совершенно не вязалась с этим платьем, с этой красивой статной дамой.

– Добрый вечер, – сказала она по-английски, и он расслышал восточно-европейский, может быть, балканский, акцент, излишнюю мягкость в звуках. – Сеньор Энрике Барбоза? Я не ошиблась? Мое имя Амалия Монтана.

Она села напротив. Подскочил официант, раскрыл пред ней меню.

– Спасибо. Налейте мне воды. Нет, пока больше ничего не нужно. Мы сделаем заказ чуть позже.

Поставив свой скоч на стол, он спросил:

– Чико?

Она едва заметно кивнула:

– Да, Рики, это я.

– А-а, – его взгляд переместился на пустой третий стул, – А Мигуэль Перейра Андраде?

– Это мой брат. Собственно, все дело в нем. Я… Давай лучше его подождем. Тогда и поговорим. Я поем? С утра некогда было.

Она принялась жадно уплетать стоявшие на столе закуски. Снова подлетел официант, разлил по бокалам вино, принял заказ и умчался. Гонзу видел, что как только она утолила первый голод, сразу наружу выскочило беспокойство: она начала ерзать, то и дело посматривая на вход в ресторан. Для этого ей приходилось поворачивать голову влево. Она делала это по два раза в минуту. И с каждым разом ее голубые глаза становились все испуганнее. Через двадцать минут она была уже на взводе. Он положил руку на тыльную сторону ее ладони. Ладошка чуть дрогнула пойманной рыбкой.

– Он вышел. Парень на рецепции сказал, что он вышел за сигаретами.

Чико подскочила:

– Когда? Когда он тебе сказал? Когда он вышел?

– Когда я спросил, было десять минут десятого. Сейчас примерно половина. Полчаса – не опоздание. Почему ты психуешь?

Она оперлась локтями о столешницу, придвинулась к нему, теперь ее глаза были совсем рядом:

– Потому, что он вышел за сигаретами.

И повторила по слогам:

– За-си-га-ре-та-ми. Он не курит. Это сигнал опасности. Почему ты мне сразу не сказал? Хотя, откуда тебе знать, извини. Надо сматываться отсюда, Рики. Он ушел, потому что почуял, что они его отследили.

Спрашивать сейчас, кто такие «они», не имело смысла. Так же, как и «почему».

– Где ты остановился? В этом отеле?

– Нет, в «Гимарайнше». Выйдешь и направо метров триста. Шестьсот тринадцатый номер.

Она кивнула:

– Ага, я приду минут через пятнадцать после тебя. Я постучу…

– Не надо. Я заказал номер на двоих, – он взял ее за запястье и положил на раскрытую ладошку белую пластиковую карточку, ключ от своего номера.

Она быстро сжала ладонь, подхватила свой несуразный баул и пошла к выходу из ресторана. Он смотрел ей вслед. Высокая статная женщина, наверное, на полголовы выше него. Русые волосы стянуты в замысловатый тяжелый узел на затылке. Кажется, он должен перевешивать ее голову назад. Может быть, поэтому у нее такая прямая спина? Сколько ей? Тридцать пять? Тридцать восемь? Она напомнила ему ту, другую женщину, из давно ушедшей молодости. Ту, что сделала из него, двадцатилетнего щенка, жулика и карманника, профессионального афериста, мошенника высшей пробы. Ту, что была значительно старше его и на порядок умнее. Ту, которую он бросил спустя двадцать лет ради, как она говорила, «железа». Бросил ради Его Величества Безнала и виртуальных финансовых потоков, от которых, если умело бросить камушек, всегда можно отделить тонкий ручеек, текущий в твой собственный карман. Со спины Чико была так на нее похожа, что у него защемило сердце: «Моя Агнесс… Жива ли ты еще, моя Агнесс?»

Не до воспоминаний, надо идти вперед. Теперь он уже не Руди, и даже не Гонсалу. Теперь он Рики. Не думал, что выплывет это имя. Что виртуальный ник обретет плоть. Не думал, что придется им стать. Не думал, а пришлось.

Бросив на стол пару купюр чаевых, он вышел из ресторана через другую дверь, сразу на улицу. Пошел в сторону своей гостиницы, но лстановился, развернулся и вышел на улицу, ведущую в центр города. «Тут за углом была старая табачная фабрика…» Так сказал пляшущий человечек за стойкой? Пойти посмотреть.

Длинное, в целый квартал одноэтажное здание из серого камня, сплошь покрытого черными потеками и очагами плесени. Бесконечный ряд квадратных окон с решетками, зашитых еще и металлическими, тоже давно почерневшими, листами. Высокие, наглухо закрытые ворота. Над ними в камне выбита надпись: «Fabrica do Cavalinho» 2 .

Он еще не успел снять свой роскошный прикид, только скинул пиджак, бросил его на широкий подоконник, смахнув оттуда на пол крошки чипсов. Замок на двери щелкнул. Вошла Чико. Теперь она была совсем другой. Без макияжа, волосы собраны в длинный хвост на затылке, вся в черном: брюки, куртка, даже кроссовки – все черное. И тот же баул на плече.