Обернувшись на бегу, он увидел, что штабные командиры остановились, а Трусков что-то досадливо махал рукой.

– Разрешите, товарищ капитан! – догнав Смеляка, произнёс Егоров.

– Что такое? Слушаю вас, – остановились Смеляк и Ураганов.

Прерывающимся от бега и волнения голосом Егоров доложил о том, что по его, Егорова, части в полку ничего не имеется, нет ни людей, ни материальной части, другими словами, нет совсем ничего, что давало бы ему, Егорову, возможность приступить к работе, а не висеть в качестве бездельника на шее полка, и что ввиду всего этого он, Егоров, просит откомандировать его туда, где он и его работа действительно нужны и т. д. и т. п.

Смеляк удивлённо, широко раскрытыми глазами, смотрел на Егорова и молчал.

Но комиссар Ураганов как-то сразу изменился. Он побледнел, глаза его засветились мрачным, недобрым огнём, и каким-то шипящим голосом он спросил:

– Эт-то что такое? – затем, очевидно, поняв, что громкий разнос неуместен, он перешёл почти на шёпот:

– Что значит откомандировать в другую часть? Где эта самая часть? Что это за часть? Та часть, где всё уже сделано, где всё для вас приготовлено? Кто-то готовил, кто-то из кожи лез, и вот туда, на готовенькое, будьте любезны, примите дорогого товарища! Чтобы я больше этого не слышал! Ни звука! Боитесь трудностей? Самому делать придётся? К-к-к-какой нашёлся!

Егоров собрался ответить, что он уже делал всё сам и не побоялся трудностей, но Ураганов не дал ему и рта открыть:

– Молчать! Не сметь! Идите и делайте то, что вам прикажут! Я…

Но тут вмешался Смеляк:

– Зачем так резко, комиссар? Человек штатский, в армии недавно, вполне уверен, что говорит он из лучших чувств. Вы в штабе были, Егоров, вероятно, вам говорил Трусков о трудностях не в полку, а в дивизии? Правильно! Сейчас ничего не могу вам обещать, надо подождать какое-то время. Но, как только наладим нормальную подготовку, обещаю лично помочь вам, и знайте, я считаю оркестр в полку важнейшим делом во многих отношениях, и помимо этого очень люблю музыку, мечтал учиться играть на рояле, но, увы… пришлось стать военным! Ничего! Всё будет в своё время. А пока идите и держитесь около Трускова, он не позволит вам стать бездельником. Всего хорошего! – Они с комиссаром пошли по направлению к маленькому, прямо игрушечному домику, стоявшему в густой зелени. Егоров же подошёл к своим товарищам, поджидавшим его на том же самом месте.

– Ну, не успел представиться, как удостоился причёсывания? – саркастически сказал Трусков. – Говорили же мы, не суйтесь сейчас с этим вопросом. Ну для чего вы полезли сейчас с этим делом?

– Ну хорошо: согласен, не вовремя! Но почему же так несправедливо говорит комиссар? Ведь он же не знает, что я делал, как делал, что я не боюсь дел, работы? Как это можно так чернить?

– А очень просто! Во-первых, комиссар не святой, и у него, как и у всех грешных людей, есть нервы, и ему их тоже теребят денно и нощно, не только комбаты и комроты, но ещё и просто красноармейцы. Бывает, и сорвётся! А во-вторых, никто ваших достижений не опровергает, но на лбу у вас, обратите внимание, о них ничего не написано. Вот придёт ваше личное дело, комиссар прочтёт его, и таких слов уже не будет в ваш адрес. Ну ничего, всё в порядке! Пошли обедать! А что сказал Смеляк?

– Собственно, всё то, что сказали мне вы! В общем – ждите и держитесь Трускова!

– Да? Ну вот, видите! Значит, вам сказал обо мне, а мне о вас! Ну хорошо, пока поработаем вместе. И не вешайте носа, поверьте, у нас лучше, чем у многих! Вот увидите.

Настроение у Егорова, несмотря на полученный «разнос» от Ураганова, поднялось. А в столовой, куда они вошли, он совсем успокоился и даже повеселел.

Комсоставская столовая помещалась в небольшой комнате, отделённой перегородкой от общего столового зала.

Егорова удивило и крайне обрадовало неожиданностью то, что столы в этой комнате были накрыты белоснежными скатертями и на столах стояли скромные, небольшие букетики лесных цветов. Стояли они не в хрустале, не в бокалах или вазах, а в простых жестянках из-под консервов, но и в этом скромном оформлении они украшали стол, создавали определённый уют и сами по себе – действовали успокаивающе. И это несмотря на то, что в столовой не было ни одной женщины! Пищу готовили повара-красноармейцы, а обслуживали и наблюдали за порядком тоже красноармейцы из наряда по кухне. Эта чистота и порядок бросались в глаза, и впечатление было далеко не в пользу столовой части майора Рамонова, где, кстати сказать, было много женщин, работавших на кухне и в залах, и где, несмотря ни на что, ни о скатертях, ни о цветах тем более не мечтали и, вероятно, просто и не думали. Комлевское руководство!

Красноармеец в белоснежной куртке принёс и поставил перед командирами тарелку с нарезанными ломтями чёрного душистого хлеба.

– Пробуйте, Егоров. Вот уже три дня как хлеб печётся в нашей дивизионной хлебопекарне. Своей выпечки хлебец! Фирменный, – как всегда, улыбаясь, пригласил Соломский.

Но в это время бесшумно, очень спокойно, на столе оказался поднос, уставленный металлическими тарелками с ароматным борщом. Запах борща мог опьянить! От такого запаха Егоров за время довольствия в рамоновской столовой давно отвык! Вкусовые качества борща были отменны!

– Всё-таки интересно, почему это так, части разделяет километр, ну, может быть, два, не больше, а такая разница в питании? – поинтересовался Егоров.

– Очень просто! Мы готовимся к отправке на передний край, это никому не секрет, и норма питания у нас вторая! А как сядем в эшелон и тронемся в путь на фронт, начнётся уже фронтовая норма, первая! А в части майора Рамонова – третья норма. Да ещё плюс ко всему для командиров – военторговское питание. А уж если к этому делу причастен Военторг, то хорошего не жди, наверное, половина пайков довольствующихся уходит по рукам обслуживающих. Отсюда и качество.